Михаил Аношкин - Рубежи

— А я о чем толковал? Ты сейчас получил награду, которой цены нет. Ты такой в жизни не получал и едва ли когда-нибудь получишь. Цени!

Утренняя сдержанность Дуки объяснялась просто. В отряде завели порядок — проверять, насколько точно выполнено задание. И для нас не сделали исключения. Разведчики донесли — выемка забита металлоломом — искореженными вагонами, автомашинами, орудиями, танками. На расчистку пригнали солдат.

Вскоре мы остро почувствовали, что такое голод. Фронт стремительно приближался, и самолеты, которые раньше сбрасывали продовольствие и боеприпасы, перестали прилетать. Деревень в окрестностях не было — сожжены. В уцелевших — гарнизоны немцев и полицаев. Противник стал осторожничать — по проселочным дорогам не ездил. А если когда и отваживался, то под усиленной охраной. Ввязываться в бои комбриг не имел права: было получено новое, особой важности, задание — вести разведку на дорогах. В каком направлении, сколько и каких войск врага движется. Сведения немедленно передавались по рации в штаб фронта. Лишь диверсионные группы по-прежнему расходились в разные стороны, минировали большаки и «железку».

Штаб отряда расположился в глухомани, от него уходили по звездным маршрутам подрывники и наблюдатели. По ночам на дорогах гремели взрывы. По утрам радистка выходила на связь и передавала сведения, принесенные наблюдателями.

Наша группа также постоянно ходила на задания. Запасы, привезенные с Большой земли, кончились, сели мы на голодный партизанский паек. А потом перешли на подножный корм: собирали грибы, ягоды. Когда положение стало отчаянным, Дука распорядился забить единственную в отряде лошадь. На ней возили рацию и питание к ней. Отныне будем носить их на своем горбу. Зато каждый получил по куску конины.

По-моему, нет ничего мучительнее, чем голод. Он никогда не проходил, к нему невозможно было привыкнуть. Мизерное количество всякой случайной пищи, которое удавалось раздобыть, не утоляло голод, а, наоборот, обостряло его.

Старший сержант Долматов был прав, когда говорил, что мы тоже скоро приобретем партизанский вид. Покидая штаб оперативной группы в Смелиже, мы оставили там свои шинели. Нам пообещали при первой возможности переправить их на «кукурузнике». Отчаянные идеалисты, поверили в эту байку. Шинелей мы, конечно, больше не увидели. Близилась осень. По ночам стало холодно, случались и заморозки; в одних гимнастерках не сладко. Но голь на выдумки хитра. Из мягких мешков, в которых сбрасывались нам грузы, пошили жилеты. Мешки стеганые, на вате. Немножечко повеселее стало. А в одной из стычек с полицаями отбили обоз и, к моей радости, обнаружили там шинели, правда, немецкие, из серо-зеленого тонкого сукна, но до выбора ли тут! Теперь и под кустиком можно спать за милую душу — жилет из теплого мешка да шинель в придачу.

В полную ветхость пришли мои хромовые сапоги. Ржавая вода и валежник, роса и дожди, многокилометровые переходы по чащобам быстро измочалили их. Отвалившиеся подошвы я прикрутил проволокой. Замучился — в кровь сбил пальцы. Увидев меня, Дука только головой покачал.

Однажды захватили группу полицаев. Они утверждали, что искали нас, чтобы сдаться в плен, что готовы кровью смыть свой позор. Их участь должен был решить Дука. Партизаны люто ненавидели фашистов, но вдвойне — полицаев. К тому времени вышел приказ Верховного — принимать в партизаны тех, кто пришел с повинной, проверять их искренность в боях. Приказ был размножен и сброшен с самолетов во многие полицейские гарнизоны. Военная обстановка уже круто изменилась в нашу пользу: сокрушенные на Курской дуге, гитлеровцы покатились на запад.

Комбриг построил полицаев на поляне, медленно прошелся перед ними, хмуро и недобро поглядывая на вытянувшиеся постные лица перебежчиков, ткнул одного из полицаев в грудь и приказал:

— Разувайся!

Тот побледнел, забормотал в оправдание: он де был самым смирным и стрелял только в воздух. Видно, решил, что раз снимают обувь, значит, расстреляют. А комбриг подозвал меня и тоже приказал:

— Разувайся!

Полицай, поняв что к чему, торопливо сдернул свои сапоги и забрал мои развалюхи. Даже обрадовался, что этим кончилось.

Как-то мы с Батеневым ходили на большак — хорошо грейдированную грунтовую дорогу. Хотели заминировать, да не получилось. Слишком интенсивным было движение, ямку под мину не успеть выкопать. Тем более на такой накатанной дороге. На запад тянулись машины, обозы, с которыми удирали полицаи и старосты, те, кто обагрил руки в крови соотечественников. Вереницами тянулись легкораненые, брели остатки основательно потрепанных частей вермахта. Навстречу им неслись тупорылые грузовики, бронетранспортеры. По сводкам мы знали: Красная Армия успешно наступает.