Николай Богданов - О смелых и умелых

- Ничего, - усмехнулся солдат, - кто смел, тот два съел.

- У вас есть приказ кормить немецких детей, господин солдат? спросил старый немец, медленно выговаривая слова. - Я был пленным в Сибири в ту войну, - объяснил он свое знание русского языка.

- Сердце приказывает, - вздохнул солдат. - У меня дома тоже остались мал мала меньше...

Старый немец, потупившись, протянул свою миску, попробовал кашу и, буркнув "благодарю", сказал:

- А не совершаете ли вы воинского проступка? Разве у вас нет строгости дисциплины?

- Все есть, любезный. Порядки воинские знаем, не беспокойтесь...

- Но как же...

Старым немец не договорил. Ударили фашистские шестиствольные минометы, а их накрыли русские "катюши". Все вокруг зашаталось. Переулок заволокло едким дымом.

Дети присели, сжались, но не убежали.

С площади донеслись крики, застучали пулеметы.

- Ну, пошли рейхстаг брать, - проговорил солдат. - Теперь уж недолго, возьмем Берлин - войне капут! А ну, детвора, подходи! Давайте, господин, вашу миску, добавлю! Не стесняйтесь, это за счет тех, кто из боя не вернется, - видя его нерешительность, сказал солдат.

Но эти слова словно обожгли старого немца. Отойдя за угол, он сел на развалинах, уронив на колени миску с недоеденной кашей. А дети еще долго вились вокруг походной кухни. Они освоились даже с верблюдами. И не испугались, когда к кухне стали подходить русские солдаты. В окровавленных бинтах, в разорванных гимнастерках. Закопченные, грязные, страшные. Но немецкие дети уже не боялись их.

Уцелевшие после боя солдаты не хотели каши, а просили только пить. И произносили отрывисто непонятные слова: "Иванов", "Петров", "Яшин"... Бородатый солдат повторял их хриплым голосом, каждый раз вздрагивая. И, добавляя немецким детям каши, говорил:

- Кушайте, сироты, кушайте...

И украдкой, словно стесняясь, все смахивал что-то с ресниц. Словно в глаза ему попадали соринки и пепел, вздыбленные вихрем жестокого боя.

Дети ели кашу и, поглядывая на солдата, удивлялись: разве солдаты плачут?

ЧЕМОДАНЧИК

После удачной облавы на волков в Мордовском заповеднике собрались мы у костра, к которому натащили туши убитых зверей. И все дивились необычайной величине и ужасной зубастой пасти одного убитого волка. Лобастый, как бык, лохматый, как медведь, был он страшен даже мертвый.

Выстрел в упор двух стволов картечью не свалил его. Волчина грудью сшиб охотника и чуть не растерзал.

- Людоед! - поеживаясь, говорил потерпевший, егерь заповедника, одолевший волка в рукопашной схватке. - По всей хватке видно - людоед, прямо за горло меня норовил... Да промахнулся, шарф у него в зубах завяз. Шинель когтями, как ножами, разрезал.

Старая фронтовая шинель висела на охотнике клочьями.

- Ну, брат, натерпелся ты страху! - посочувствовали егерю товарищи по охоте. - Прямо как на войне.

- Почему как на войне? - встрепенулся старый фронтовик. - Разве на войне одни страхи? На войне с нашим братом всякое бывало. Иной раз и самому смешно и другим потешно.

- Да ну, уж ты скажешь...

- А вот скажу!

Бывалого фронтовика только затронь. Вскоре забыт был страшный волк. Все уже слушали необыкновенную историю про войну, ожидая подвод из колхозов. А сам рассказчик, посиживая на теплой волчьей шкуре, оказавшейся удобной для сидения среди глубоких снегов, увлекся больше всех.

- Штурмовали мы Кенигсберг, фашистскую крепость на славянской земле. Бой был такой, что снаряды сталкивались, осколок за осколок задевал. И все-таки мы вперед шли.

- Да как же вы шли?

- А вот так: где под домами - подвалами, а где в домах - в стенах ходы пробивали. И какие только форты-укрепления - брали! Тут и "Луиза", забетонированная от верха до низа. Тут и форт "Фердинанд", прямо впереди нас. Тут и форт "Еж" - голыми руками не возьмешь. Пушки и пулеметы на все стороны иглами торчат...

Выходим так к центру города, в район Тиргартена, и вдруг видим: из дыма, из пламени обезьяны прямо на нас бегут и пронзительно так кричат. Город-то весь горит. Из подвалов жаркий огонь пышет - подметки жжет. А они, бедненькие, босые. С крыш раскаленная черепица летит. Трамвайные провода, как лианы, на столбах висят. Коснутся лапками - обжигаются: все провода от пожара раскалились.

Стали солдаты обезьян ловить, в шинели кутать да в тыл отправлять. Всхлипывают обезьяны, прижимаются к нам, как малые детишки.

Фашисты, отступая, хотели их всех перестрелять - из автоматов по клеткам... Ио не всех удалось, вот некоторые и выскочили.