Петер Хакс - В подземелье старой башни, или Истории о Генриетте и дядюшке Титусе

— Простите, пожалуйста, — перебил его экскаваторщик Пошка, — вы что ж, все это из головы выдумали?

— Разумеется, — ответил писатель.

— Я и сам немного сочиняю, — сказал Пошка, — но всегда строго по науке, точно так, как происходит в действительности. Мне никогда не удается ничего выдумать. У нас тут принято отвечать на вопросы. Так вот, может, вы объясните нам, откуда у вас столько выдумки?

— Все оттого, — пояснил писатель, — что я родился на очень маленьком островке. На этом островке вообще почти ничего нет: ни улиц, ни автомобилей, ни коров; поэтому я с самого детства привык все выдумывать.

— Неужели остров так мал? — изумился экскаваторщик.

— Непомерно мал. Сейчас вы сами убедитесь. Я захватил его с собой. — Он открыл портфель, вынул оттуда остров и положил его на пол.

Остров имел форму удлиненного треугольника и по краям был расписан белыми, красными и зелеными полосами, как украшенный глазурью торт.

Все принялись его рассматривать.

— И вы родились на нем? — воскликнул Пошка-младший. — Он же такой маленький!

— Когда я родился, я тоже был намного меньше, — ответил писатель. — Когда-то он меня носил, теперь я его ношу.

Тем временем из-под острова просочилась вода, и вскоре он уже стоял в луже.

— Послушайте, там же вода, — сказала Генриетта и взобралась на стул.

— Там и должна быть вода, — ответил писатель, — какой же это будет остров без воды?

— Не верю я, что это настоящая вода, — сказала дочь пастора Мехтильда.

— А ты сунь в нее ногу, — предложил писатель.

— Вам, видно, очень хочется, чтобы я промочила новые туфли, — сердито буркнула Мехтильда.

Вода все прибывала, и председатель приказал всем залезть на стулья.

— А откуда корабль? — спросил Пошка-младший.

— Из Вайкики, — пояснил писатель, — он ищет прибежища от тайфуна.

Все наблюдали за кораблем, который, появившись еле приметной точкой на горизонте, приближался на всех парах. Но волны вздымались все выше. Тайфун налетел на корабль, подхватил его как чайка ракушку, поднял в воздух и с треском швырнул на риф.

— Пробоина обеспечена, — со знанием дела заключил писатель, — сейчас он пойдет ко дну.

И вправду, все матросы погрузились в шлюпки и отплыли. На палубе остались только двое мужчин, оба в синих фуражках и с кустистыми седыми бровями и бородами. По всему было видно, что они никак не могут между собой договориться.

— Прошу, вы первый, — сказал один матрос, указывая на качавшуюся перед ними спасательную шлюпку.

— Нет, прошу, вы первый, — сказал другой.

Вода доходила им уже до колен, а корабль все погружался и погружался.

— Прошу, вы первый, — снова повторил один, — ведь капитан покидает корабль последним.

— Вот именно, капитан — последним, — подтвердил другой и стал невозмутимо раскуривать трубку. — Потому-то я и покину корабль после вас или вообще его не покину.

Так продолжалось, покуда вся «Океанида» не скрылась под водой. Некоторое время головы обоих капитанов еще торчали на поверхности, а потом и головы исчезли в волнах, и только два поднявшихся из глубины пузыря свидетельствовали о недавнем кораблекрушении.

— Прошу… — булькнул один пузырь.

— …вы первый, — булькнул второй, распространяя запах табака.

— Ну теперь мне пора вмешаться, — сказал Джеймс Крюс, поспешно поднял островок с дощатого пола и засунул его в портфель. Вслед за ним и вся вода устремилась в портфель.

На сухих половицах, поеживаясь от холода, стояли оба капитана.

— Люди, дайте мне бочку рома! — проревел капитан Шветье.

— Один только вопрос, — обратилась Генриетта к капитану, — вы никогда не пьете воду?

— Воду, сухопутная крыса? — ужаснулся капитан Шветье. — А ты разве ешь землю?

— Дорогой господин Пошка, — обратилась фрейлейн фон Заватски к экскаваторщику. — Если вы, сочиняя, всегда следуете науке или, тем более, действительным фактам, то вы не поэт.

Тут все услышали какой-то шорох. Это дядюшка Титус весьма неосторожно продолжал перетирать веревки о край ступенек.

— Что я слышу? — спросил, насторожившись, Пиль.

— Вы слышите мое хорошо продуманное мнение, — ответила фрейлейн. — Поэзия всегда выдумка или это не поэзия.

— Да нет, я ясно слышу, будто что-то трут или скоблят, — возразил Пиль. — Непонятно.

— Непонятное, — заявила фрейлейн фон Заватски, — первооснова всякого стихотворения. — И в доказательство с чувством прочла балладу, озаглавленную: