Петер Хакс - Шарлотта Штиглиц

Шарлотта Штиглиц, 28 лет

Генрих Штиглиц, 33 лет

Теодор Мундт, 26 лет

29 декабря 1834 года

Скромная гостиная, она же рабочий кабинет, в квартире семейства Штиглиц в Берлине на Шиффбауэрдамм.

На стене — кинжал.

ШАРЛОТТА (в белом одеянии, делающим ее похожей на ангела, стоя за конторкой, заканчивает письмо. Перечитывает написанное).

Ты не мог стать более несчастным, возлюбленный мой! Но ты станешь счастливее в истинном несчастье! Быть несчастным — в этом подчас таится чудесное блаженство, и оно снизойдет на тебя! Непременно снизойдет!!! Никогда, о, никогда не упрекай себя, ведь ты так меня любил! У тебя все пойдет лучше, Генрих, намного лучше, чем теперь. Почему? Я это чувствую. Когда придет срок, мы снова встретимся! Но твой срок еще не настал, ты еще должен постранствовать в этом мире! ( Делает приписку .) Передай привет всем, кого я любила и кто отвечал мне любовью! До встречи в вечной жизни! Твоя Шарлота. ( Снимает со стены кинжал, приставляет его к груди. Пауза. Подходит к окну и выглядывает на улицу. Возвращается в комнату. Долгая пауза.)

За дверью звук шагов.

(Быстро подбегает к окну, выглядывает на улицу.) Наконец-то.

Звонок в дверь.

(Кладет кинжал на письмо, открывает дверь.)

Входит Мундт.

Неужто это вы, Теодор?

МУНДТ

Простите, что вторгаюсь без предупреждения. Неужели Штиглиц все-таки вышел из дома?

ШАРЛОТТА

Мой супруг в концерте.

МУНДТ

В концерте? Не может быть! От куда мне было знать, Шарлота? Он же ни когда не выходит из своей комнаты.

ШАРЛОТТА

Вы отлично знали, что сегодня его не будет дома.

МУНДТ

Знал? От куда, позвольте узнать?

ШАРЛОТТА

Вчера вечером, когда вы были у нас, я сказала вам: «Представьте себе, Теодор, я уговорила Генриха послушать квартеты Риса». Я сказала это весьма недвусмысленно.

МУНДТ

Какой же я рассеянный! Как я мог?

ШАРЛОТТА

Да, Теодор, Это непозволительно.

МУНДТ

Не могу выразить, как мне все это неприятно. Совершенно случайно у меня тут с собой маленький знак внимания, браслет, который вы, Шарлота, должны непременно примерить. Иначе я никогда не поверю, что вы простили мне мою оплошность.

ШАРЛОТТА

Ах, он очарователен. Кажется, он цвета ваших волос?

МУНДТ

Он из моих волос.

ШАРЛОТТА

Да, верно. И замок такой прекрасной работы.

МУНДТ.

Настоящий Томбак.

ШАРЛОТТА

Не знаю, есть ли у вас на это право, Теодор.

МУНДТ

Я хотел бы, чтобы вы носили его всегда. Днем и ночью, до конца ваших дней.

ШАРЛОТТА

Я буду носить его до конца моих дней. Обещаю вам.

МУНДТ

Вы меня бесконечно осчастливите.

ШАРЛОТТА

Меньше, чем вы думаете.

МУНДТ

Вы бесподобны в этом белоснежном платье. Такая чистая, церемонная, словно готовитесь к высокому торжеству. Вы позволите надеть вам браслет?

ШАРЛОТТА

Все же это слишком дорогой подарок.

МУНДТ ( удерживая ее руку )

Вам нравится?

ШАРЛОТТА

Признаться, он мне идет.

МУНДТ

Хотел бы я иметь дерзость припасть устами к вашему запястью. Вот здесь, где ямка. И кожа такая прозрачная.

ШАРЛОТТА ( отнимая руку )

Полно. Полно! ( С болью .) Бедная я, несчастная!

МУНДТ

Какой крик души! В моем присутствии, как будто я вызвал его своим поведением. Вы хотите обречь меня на вечные муки?

ШАРЛОТТА

Вы не виноваты, Теодор. Я несчастна, и это для вас не новость.

МУНДТ

Несчастны? Вы. Шарлота Штиглиц?

ШАРЛОТТА

Я несчастна, потому что я потерпела фиаско.

МУНДТ

Не ожидал я встретить вас в таком настроении, когда, окрыленный надеждой, спешил к вам по Шиффбауэрдамм, а полная луна отражалась во всем своем торжественном блеске в довольно-таки широкой здесь Шпрее. Если мороз лютует, луна всегда сияет дивной красотой.

ШАРЛОТТА

Ах, друг мой, когда луна сияет красотой, мороз всегда лютует.

МУНДТ

В чем же вы потерпели фиаско? Ведь вы несказанно прекрасны, Шарлота, окружены поклонниками, вы — центр небольшого, но очень модного круга изысканной, истинно берлинской интеллигенции. Сейчас у вас даже завелось немного денег.

ШАРЛОТТА

Теодор, я потерпела фиаско в искусстве.

МУНДТ

Не преувеличивайте. Ваши эссе, ваши стихотворения… Их называют самыми прелестными в мире.

ШАРЛОТТА

Быть прелестной — не моя цель. У женщин нет ни образования, ни природного дара, чтобы писать эссе и стихи, а расточаемые нам похвалы мы воспринимаем как любезности.