Юрий Розенблюм - О чём пела золотая кукушка

Как вкопанный застыл на своем густогривом Хара-Хулате возвратившийся с удачной охоты гордый Хулатай. Много чужедальних земель объехал он, случалось, бывал почетным гостем и на пирах у великих ханов, но нигде и никогда не видал подобного дива.

Алып Хулатай спрыгнул с коня, направился к гостеприимно открытой двери и вошел во дворец, где его уже ожидал богато заставленный различными яствами и напитками золотой стол.

— Эк-кей, месяцеликая! — сказал Хулатай. — Из какой ты земли, от какой ты воды, кто отец твой и кто твоя мать? Ты, освободившая меня из каменного плена, вернувшая мне жизнь и одарившая меня моим верным другом Хара-Хулатом, почему скрываешь имя свое и не скажешь, из какого ты рода, из какого ты племени? Не таись, солнцеликая, открой мне свою тайну!

— Эк-кей, гордый Хулатай, — ответила Чарых-Кеёк, — мы с тобой родные но крови и крову! Ты — брат мой единственный! И оба мы с тобой словно угли от одного костра, который развели добрые руки наших родителей. Твой отец и мой — могучий богатырь Албыган, покинувший подлунный мир по злой воле кровавоглазого Юзут-Хана, наша мать любимая — Ай-Арыг, чьи останки выброшены недругами из нашего жилища. Имя мое — Чарых-Кеёк!

Радостно подбежал к девушке гордый алып, крепко прижал ее к своей груди и, рыдая от счастья и смеясь от горя, промолвил:

— Каменные глаза мои не видели горя и слез родимой земли, каменные уши мои не слышали предсмертного стона любимого отца Албыгана и стенаний драгоценной матери нашей Ай-Арыг, окаменевшее сердце мое не дрогнуло и каменная рука не поднялась, чтобы предотвратить злую напасть. Если бы не волшебные чары твоей любви, единственная моя Чарых-Кеёк, я бы навечно остался безмолвным каменным истуканом, покинутым всеми на голой вершине Кирима.

Словно летящие в далекие края крылатые странники, словно кони, бок о бок стремящиеся к водопою, встретились, разлученные тяжкой бедой, брат и сестра. И радость их разделили приветливо раскачивающиеся кроны вечнозеленых деревьев, и ласковый шепот тайги сливался с разноголосым пением встрепенувшихся птиц.

Никто не заметил, много ли, мало ли прошло времени, только тени зеленоигольчатых сосен и густолиственных тополей стали длиннее. Лучезарное светило уже собиралось покинуть свой голубой чертог, распростившись с землей за узкой полоской горизонта.

Незаметно встала из-за золотого стола, беспокойно оглядываясь по сторонам, Чарых-Кеёк. Оставив за спиной широко распахнутую дверь белого дворца, она стала лицом в сторону ярко-красного заката, торопливо вскинула руки и, превратившись в светлокрылую кукушку, взмыла в черную небесную высь навстречу бледному диску холодной луны.

Богатырский скакун Хара-Хулат, накрепко привязанный к золотому столбу, проводил взглядом скрывшуюся за вершинами островерхих деревьев светлокрылую птицу и громко ударил копытом по стылой земле.

Встревоженный Хулатай выбежал из белого дворца.

Вокруг тоскливо шумела тайга, пугливо вздрагивали ветви деревьев ста пород, и листва роняла росяные капли, словно оплакивала улетевшую в непроглядную даль светлокрылую птицу.

— Куда унес порыв злого ветра мою единственную сестру? — воскликнул юный алып. — За какую темную тучу, которая не имеет подпорки и ни на чем не висит, скрылась ты? Разве неведома тебе черная сила луны и ее покровителя, семиголового Чилбигёна? Зачем устремилась ты навстречу беде и несчастью? Вернись, не покидай меня, любимая Чарых-Кеёк!

Лишь глухое горное эхо повторило печальные слова Хулатая.

Но вдруг из заоблачной дальней дали донесся звонкий голос светлокрылой кукушки:

— Брат мой единственный, Хулатай! Слушай мой наказ. Сын мудрого Албыгана, гордый алып, ты рожден для славы и побед! Стань на страже родимой земли, не допускай, чтобы кони недругов пили воду из теплоструйного Хан-Харасуга и топтали горные тропы Кирим-тасхыла, резали скот и убивали беззащитных детей. И помни, что упавший на землю встает, только опираясь на землю! Знай и верь, что скоро придет доброе время, когда в безбрежное море сольются все голубые ручьи, а на буйнотравых лугах будут пастись богатырские кони и люди станут жить, не зная ни страшных болезней, ни кровавых войн. Прощай, мой единственный брат!

Охваченный неутолимым горем, как подкошенный упал Хулатай у подножия золотой коновязи. И только Хара-Хулат мог слышать рыдания своего хозяина.

А когда первые лучи солнца осветили лужайку, раскинувшуюся в глухой таежной глуши, тень лебединого крыла легла на опечаленное чело Хулатая. Открыв глаза, он увидел парящую над ним птицу.