Юрий Розенблюм - О чём пела золотая кукушка

И откуда-то издалека, со дна неба, донесся сладконапевный голос пернатой странницы:

— На крыльях надежды летела я в эти края. Я искала храбреца, который может оживить кости, даже если они и истлели, а встретила жалобно скулящего пса. Я думала найти отважного защитника сирот и обездоленных, а вижу немощного и жалкого труса.

Словно раненый барс, зарычал оскорбленный Хулатай, и гневные слова его, подобно раскатам грома, повторило дальнее горное эхо:

— Погоди, белый лебедь, я выколю твои красные глаза и с корнем вырву твой глупый, глумливый язык!

С этими словами разъяренный Хулатай вбежал во дворец, схватил свой могучий лук, и, быстро натянув тугую тетиву, выпустил смертоносную стрелу, на острие которой от быстрого лёта появился красный язычок огня.

Вздрогнуло дно небесной лазури, богатырский выстрел всколыхнул поверхность земли, зажмурил глаза хозяин нижнего мира, и охваченная страхом тайга склонила кроны вечнозеленых деревьев.

Словно камень, упала в густую чащу подстреленная птица. Мигом вскочив на Хара-Хулата, Хулатай поскакал на поиски своей добычи.

На мягком ковре из трав и цветов лежала мертвая красавица. Пятьдесят черно-смольных косичек закрывали ее плечи, на шестидесяти косичках, как на уютном ложе, покоилась ее спина.

Месяцеподобное лицо гордого алыпа почернело от печали, солнцеподобный лик его потемнел от горя. Не опуская поднятых глаз, не поднимая опущенных глаз, склонился он над бездыханной девушкой.

— Ты могла бы стать моей долгожданной невестой, а я подстрелил тебя, как белокрылую птицу. Зачем взяла ты пернатое обличье и явилась передо мной белой лебедью? Как теперь я, твой убийца, смогу вернуть тебе жизнь?

Два дня и две ночи рыдал Хулатай над бездыханным телом лунноликой красавицы, и слезы бежали из его глаз, превращаясь в два черных ручья.

На третий день, положив убитую на спину покорного Хара-Хулата, он привез ее к белому шестиглавому дворцу.

Но как только опечаленный Хулатай поднес мертвую девушку к золотой кровати, тело ее стало обрастать красным камнем. И тогда на красном каменном теле, сохранившем драгоценные черты несравненной красавицы, юный богатырь начертал такие слова:

«Всякий живущий в подлунном мире, под широким небесным сводом, помни и знай: здесь покоится тело невесты гордого алыпа Хулатая, краше которой не знал и никогда не узнает белый свет. Каждый, кто вздумает нарушить ее вечный покой и каменный сон, будет жестоко наказан — его ожидает смерть! А я, не ведающий страха сын могущественного Албыгана, Хулатай, отправляюсь в дальний путь, чтобы отыскать волшебную силу, которая вернет ей жизнь! Хоть небо высоко, а земля тверда — я вернусь с победой!»

Завалив дверь шестиглавого белокаменного дворца огромной гранитной глыбой, Хулатай, вскочив на верного Хара-Хулата, который громким ржанием возвестил о начале богатырского похода, поскакал навстречу яркому пламени заката.

Далеко ли, близко ли от зеленой поляны, где в шестиглавом белом дворце покоилась в тяжелом каменном сне лунноликая невеста Хулатая, простирался обильный край зеленотравых неоглядных степей.

Огромный каменистый перевал, как будто бросив вызов непокорной морской пучине, принимал на себя глухие удары кипучих волн. И гул прибоя, замирая у островерхих горных вершин, опускался ласковым шепотом на зеленый ковер лугов.

Словно белые перистые облака, гонимые легким дуновением ветра, бродят у подножия каменистого перевала, поедая сочные пышные травы, стада прекрасной Алып-Хан-Хыс. И только ей одной известно, сколько скота четырех родов разбрелось по округе.

Так день сменяется ночью, а ночь уступает дорогу утру, и, встречая золотистые лучи рассвета, смотрит вдаль Алып-Хан-Хыс, чтобы первой узнать, мирно ли пасется белый скот.

И вот однажды, когда Алып-Хан-Хыс, как обычно, вышла из своей юрты и по-хозяйски оглядела владения, она заметила, как ее младший брат Хан-Мирген поспешно снаряжается в дальний путь.

Надев увенчанный пестрыми перьями шлем, опоясавшись широким ремнем, на котором висел остро заточенный меч, накинув на боевого коня звонкую сбрую, юноша вскочил на храпящего от нетерпения скакуна и поскакал в сторону каменистого перевала.

Ничего не сказала ему на прощание сестра, даже доброго напутствия не обронили ее уста. С тревогой смотрела Алып-Хан-Хыс на удаляющегося всадника.