Тюн-Хара положил ладонь на рукоять стального меча и, глядя на бледное лицо высунувшегося из-за полога Хан-Миргена, сказал:
— Ты прав, Албанчи! Каждый отвечает за себя и за свои дела, хороши они или дурны, но на помете одного паршивого коня может поскользнуться весь табун! Я знаю, что среди нас не найдется ни одного алыпа, который бы согласился осквернить свои руки, лишив жизни предателя. Ведь как ни руби змею, она все равно будет схожа с ящерицей. Страшная кара свершилась: мой отец, трус и предатель Хан-Мирген, забыт всеми!
Медленно опустился полог златоглавой юрты. Хан-Мирген трусливой рысцой побежал в сторону черного перевала и вскоре скрылся за скалистым уступом, похожим на оскаленную пасть голодного волка.
Никто не посмотрел ему вслед, никто не вспомнил о нем, и никто ни разу не произнес больше его презренного имени.
А пир продолжался. Алтын-Теек, сидя рядом со своей невестой Хан-Чачах, беззаботно смеялся; Албанчи радостно перешептывался с Килин-Арыг; хлопотливая Алып-Хан-Хыс ставила на золотой стол всё новые и новые яства; Алтын-Арыг старалась развеселить Тюн-Хара, и лишь Чи-бек-Арыг заметила, как тихо встал из-за праздничного стола ее муж Хулатай и незаметно вышел из юрты.
Черное дно безоблачного неба было усыпано серебристыми блестками мерцающих звезд. Тронутая легким порывом теплого ветра, мирно шелестела листва деревьев всех ста пород. Бледный лик луны скрылся за снежновершинным хребтом Кирим-тасхыла. Ласковый Хан-Харасуг катил свои воды к далекому морю, и только приглушенный плеск его волн нарушал тишину мирно спящего стойбища потомков славного рода могучего Албыгана.
Хулатай мерным тяжелым шагом подошел к золотой коновязи, у которой стоял его верный Хара-Хулат. Потрепал слабой старческой рукой гриву богатырского скакуна, снял седло с его широкой спины, отвязал от вбитого в землю столба и, с печалью глядя в его добрые карие глаза, тихо проговорил:
— Прощай, мой преданный друг! Вольный простор степей зовет тебя в дальнюю даль, где небо сливается с землей, а земля с небом! Все травы на цветущих лугах будут твои, все воды прохладных рек и ручьев — тоже твои! Скачи, не ведая тяжести седла, не стаптывая острых копыт, не подчиняясь властной воле строптивого хозяина! Пусть счастье и радость свободы всегда будут идти по твоим следам. Прощай, Хара-Хулат!
Отпустив верного коня, Хулатай снял с пояса стальной меч, положил на холодную землю.
— Не раз обнажал я тебя, смертоносный клинок, и разил непокорных врагов, — сказал седовласый богатырь. — Но когда могучая сила моя не внимала голосу разума, я не щадил ни друзей, ни близких по крови. Теперь обессилевшая рука моя не коснется твоей витой рукояти, и ты будешь ждать того часа, когда один из моих потомков будет достоин владеть тобой, внушая страх и ужас врагам! Прощай, мой старый и верный друг!
Потом убеленный сединой Хулатай сбросил свой железный панцирь и положил его рядом со стальным клинком.
— Ты прикрывал мою грудь, защищая от вражеских копий, отражал удары пик и мечей, ты честно служил мне, и я благодарен тебе! И если сердце мое ранили стрелы обмана, бесчестия и безрассудства, то в том моя, а не твоя вина! Прости меня, мой верный товарищ! Хозяин твой навсегда расстается с боевыми доспехами — лета уж не те, да и сила не та! Но ржавчина и пыль веков не сможет тронуть железный панцирь славного богатыря — придет время и грудь героя будет надежно прикрыта тобой! Прощай навсегда, верный защитник богатырского сердца!
Так говорил гордый Хулатай, перед которым открылись ворота вечного холода безлунного мира…
Говорят, что было это в начале начал, когда вздыбившийся снежновершинный хребет Кирим почти достигал небесного дна, а у подножия его звонко катил свою теплую, как кровь, воду горный ручей Хан-Харасуг.
Это было в начале времен, когда могучий алып Албанчи стал главою каждому роду, всех одарил одеждой и кровом, сироту воспитал богатырем, пешему дал скакуна, и на землях его, простиравшихся от белого до черного моря, люди с глазами, как звезды, и душою, как чистый родник, не знали ни войн, ни страданий, ни горя.
И эта древняя быль дошла до наших времен и под звуки семиструнного чатхана звучит и поныне как память о вечной славе и бессмертии героев, которым открылась тайна человеческого счастья.
Конец

Айран — кисломолочный напиток.