Сельма Лагерлёф: Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции

– А как хозяин? – спросил кучер Свенссон, к которому служанка церемонно обратилась в третьем лице, как будто речь шла не о нем, а о каком-то другом Свенссоне.

Она пожала плечами:

– Боли прошли, но он уже больше часа лежит неподвижно. Не поймешь, живой он или уже мертвый.

– И что доктор говорит? Конец?

– Доктор говорит, все на ниточке, Свенссон, все на ниточке. Директор вроде бы ждет знака свыше, – пожала она плечами. – Будет знак – он ему и последует. В ту или в другую сторону. Вот так, Свенссон.

Нильс помчался что есть сил догонять учительницу и детей. Он вспомнил, как умирал его дед. Дед был моряком и, когда пришел его час, попросил открыть все окна в доме – хотел напоследок услышать шум ветра. А тот, кто сейчас лежит между жизнью и смертью, тот, кто отдал все детям? Неужели он не рад будет услышать в свой последний час детское пение?

Учительница медленно шла по аллее. Теперь, когда она удалялась от Нееса, ее опять начали грызть сомнения. Она все еще не могла решить окончательно. Может быть, вернуться и все-таки спеть? Он же так любит детей…

Она шла молча. В аллее было темно, лунный свет почти не проникал через сросшиеся кроны деревьев. Она почти ничего не видела. И вдруг ей послышались голоса. Удивленно повернулась к детям – те разочарованно молчали. Она прислушалась.

– Мы так далеко, мы ничего не можем сделать. Но ты-то рядом! Ты-то рядом! Идите и спойте! Спойте от всех нас!

И она вспомнила всех, кому директор помог, кого он ободрил, кому помогал выпутаться из трудных перипетий жизни. Это было выше человеческих сил – все, что он делал для своих подопечных, для всех, кто нуждался в помощи, и даже для тех, кто, как ему казалось, мог в ней нуждаться. Выше человеческих сил.

– Идите и спойте ему! – наперебой повторяли голоса. – Идите и спойте! Не дайте ему умереть без последней благодарности его учеников! Не думайте, что вы такие слабые и незначительные, что вас так мало! Мы все с вами! Подумай, какая огромная толпа стоит за твоей спиной! Дай ему понять, как мы его любим, пока он от нас не ушел.

Она все замедляла и замедляла шаг и наконец остановилась. Нет, не только голоса товарищей звучали в ее душе.

Что-то еще, но что? Чириканье птицы? Стрекот кузнечика? Но птицы ночью не поют, а на кузнечиков непохоже. Тоненький голосок настойчиво требовал, чтобы она вернулась.

И они вернулись и спели две или три песни. Она и не ожидала, что детские голоса будут звучать так прекрасно. К их пению будто присоединились и другие, ангельские голоса. Как будто вся октябрьская ночь в имении была полна гармонией и звуками жизни, вечной мелодией тепла и благодарности, и все только и ждали, чтобы присоединиться к маленькой, уже немножко замерзшей стайке деревенских детей.

Вдруг открылась дверь, и в оранжевом проеме показался чей-то силуэт.

Сейчас нас выгонят отсюда, со страхом подумала молодая учительница. Только бы мы не причинили вреда… только бы мы не причинили вреда…

Но оказалось, что никакого вреда они не причинили. Наоборот, служанка попросила их зайти в дом, согреться, поесть что-нибудь и потом спеть еще пару песен.

На крыльце учительницу встретил доктор. Он улыбался и восхищенно качал головой.

– На этот раз обошлось, – сказал он. – Он был в забытьи, сердце работало все слабей и слабей. Но услышал ваше пение и вообразил, что это знак свыше… вернее, даже не свыше, а отовсюду. Знак от тех, кто в нем нуждается. Пришел в себя и сказал, что еще рано искать покой. Спойте ему еще, обязательно. Спойте что-то веселое, потому что я почти уверен, что именно ваше пение вернуло его к жизни. Может, продержится еще пару лет…

Четверг, 3 ноября

Гуси летели над Халландсосом в Сконе. До этого они провели несколько недель на просторных равнинах вокруг Фальчёпинга. Тут же собрались и другие стаи перелетных птиц – надо было подкормиться перед большим перелетом через море, отдохнуть, поболтать вволю и дать возможность подросткам поупражняться в птичьих видах спорта.

Единственным, кого не радовала задержка, был Нильс Хольгерссон. Он, конечно, старался скрыть свое плохое настроение, но никак не мог окончательно примириться со своей судьбой.

Если бы мы уже миновали Сконе и были бы за границей, было бы лучше, думал он. Я бы точно знал, что надеяться не на что.

Наконец, холодным осенним утром стая поднялась в воздух и полетела на юг. Мальчуган почти не смотрел вниз – все это он видел уже раз сто. Ничего нового. На востоке – поросшие вереском горы, напоминающие Смоланд; на западе – округлые, похожие на спящих китов скалистые холмы, изрезанные фьордами, как в Бохуслене.