Лемони Сникет - Тридцать три несчастья. Том 3. Превратности судьбы

– Желаю получить удовольствие, – мрачно отозвался Кевин, скрываясь вслед за Хьюго и Колетт в фургоне уродов. – Может, пьем его в последний раз.

Кевин обеими руками закрыл дверь, а Бодлеры отошли в сторонку, чтобы их никто не подслушал.

– Добавить корицу в шоколад была замечательная идея, Солнышко, – проговорила Вайолет. – Только что-то мне мешает получать от него удовольствие.

– Ификат, – ответила Солнышко, что означало «Мне тоже».

– Новый замысел Графа Олафа оставил у меня неприятный привкус во рту, – добавил Клаус. – И боюсь, корица тут не поможет.

– Надо пробраться в Гадальный шатер, – сказала Вайолет. – И сейчас это, возможно, наш единственный шанс туда попасть.

– Думаешь, это правда? – спросил Клаус. – Думаешь, Мадам Лулу действительно что-то видела в хрустальном шаре?

– Не знаю, – ответила Вайолет. – Но я изучала электричество и знаю, что молнии в палатке взяться неоткуда. Что-то там творится загадочное, и необходимо выяснить, в чем дело.

– Чоу! – добавила Солнышко, имея в виду «До того, как нас бросят на съедение львам».

– Но ты думаешь, там все по-настоящему? – настаивал Клаус.

– Не знаю! – вспылила Вайолет. Слово «вспылила» означает здесь «сказала своим нормальным голосом, забыв от расстройства и тревоги про маскарад». – Я не знаю, умеет ли гадать Мадам Лулу. Не знаю, откуда Графу Олафу всегда известно, где мы. Я не знаю, где сникетовское досье, почему у кого-то еще была татуировка, как у Олафа, и что значат буквы «Г. П. В.», и откуда взялся тайный туннель, ведущий к нашему бывшему дому, и…

– …живы ли наши родители, – перебил Клаус. – Как ты считаешь – кто-то из наших родителей в самом деле жив?

Голос среднего Бодлера задрожал, сестры обернулись к нему (что Вайолет, по-прежнему делящей с братом одну рубашку на двоих, далось нелегко) и увидели, что он плачет. Вайолет наклонилась вбок и прислонила свою голову к его голове, а Солнышко, поставив кружку на землю, подползла поближе и обхватила колени Клауса, и Бодлеры постояли немножко, не двигаясь.

Горе – это, так сказать, печаль, охватывающая человека, когда он потерял кого-то дорогого ему, и штука это неуловимая, ускользающая. Горе может на долгое время исчезнуть, а потом вдруг возвращается, когда меньше всего этого ожидаешь. Когда я выхожу ранним утром на Брайни-Бич, в самое удобное время для поисков необходимых материалов по делу Бодлеров, океан такой мирный, что я испытываю умиротворение, как будто и не горюю о женщине, которую любил и которую никогда больше не увижу. И вдруг, когда я, промерзнув, забегаю в чайную, где меня поджидает владелец, мое горе, стоит мне потянуться к сахарнице, неожиданно возвращается и я начинаю так громко рыдать, что другим посетителям приходится просить меня рыдать потише. Что касается бодлеровских сирот, то их горе было, казалось, тяжелой ношей, которую они несли по очереди, чтобы не плакать всем одновременно. Но иногда она становилась чересчур тяжела для одного, и тот один начинал плакать, и поэтому сейчас Вайолет и Солнышко прижались к брату, словно напоминая, что ношу они могут нести сообща, пока наконец не обретут безопасное пристанище и не сложат ее с себя.

– Прости, Клаус, что я вспылила, – проговорила Вайолет. – Мы не знаем столь многого, что трудно размышлять обо всем сразу.

– Читви, – пискнула Солнышко, и это означало «Но я не могу не думать о родителях».

– Я тоже, – призналась Вайолет. – Неужели действительно кто-то из них жив?

– Но если так, – вступил в разговор Клаус, – почему они прячутся неизвестно где? Почему не пытаются нас найти?

– А может, и пытаются, – тихо сказала Вайолет. – Может, они ищут нас в самых разных местах, но не могут найти – ведь мы так давно прячемся сами или выдаем себя за кого-то другого.

– А почему мама или папа не свяжутся с мистером По? – не успокаивался Клаус.

– Но мы же пытались связаться с ним, – возразила Вайолет, – он не отвечает на телеграммы, а дозвониться ему по телефону тоже не удалось. Если кто-то из наших родителей и уцелел, может, ему так же не везет, как и нам.

– Галфускин, – вмешалась Солнышко. Под этим она разумела что-то вроде «Все это одни предположения. Пошли в Гадальный шатер, посмотрим, не найдется ли там чего-нибудь более определенного. И делать это надо как можно скорее, пока остальные не вернулись».

– Правильно, Солнышко. – Вайолет поставила свою кружку рядом с кружкой сестры.

Клаус тоже поставил кружку на землю, и трое Бодлеров, не допив горячий шоколад, двинулись прочь – Вайолет и Клаус неуклюжим шагом в своих общих штанах, приваливаясь на ходу друг к другу, Солнышко – ползком, стараясь выглядеть полуволком на тот случай, если кто-то наблюдал за ними, пока они шли по территории лагеря в сторону Гадального шатра. Но никто не наблюдал за бодлеровскими сиротами. Посетители разошлись по домам, торопясь рассказать знакомым про завтрашнее львиное шоу. Товарищи по фургону сидели внутри, оплакивая свою судьбу, то есть в данном случае играя в домино, вместо того чтобы поразмыслить над выходом из трудного положения. Мадам Лулу и помощники Олафа копали яму рядом с тележками, заросшими плющом. Граф Олаф и Эсме Скволор ссорились в гостевом фургоне, расположенном на дальнем конце лагеря, где много лет назад останавливались мы с братом. Остальные работники Мадам Лулу прибирали территорию карнавала на ночь и мечтали когда-нибудь работать не в таком дрянном месте. Так что никто не видел, как дети подошли к палатке рядом с фургоном Лулу и замерли на минуту перед входом.