Кристина Ульсон - Мио-блюз

Прежде чем мы расстались, он еще раз обернулся.

— Кстати, не вздумай звонить своему приятелю Дидрику или кому-нибудь еще.

Тут он может быть спокоен.

— Я и не собираюсь, — сказал я.

— В особенности Дидрику, от него тебе проку нет.

Это я заметил.

— Благодарю, я и сам знаю.

Его взгляд потемнел.

— Так ты уже знаешь?

— Что?

— Что он мертв.

Я не знал, куда податься. Смерть была повсюду. Только успел подумать, что за мной наверняка следили, когда я ехал из Стокгольма в Мальмё. И Винсент узнал, что мы с Дидриком его надули.

Винсент, который был Люцифером.

Люцифер, который был моим братом.

— Он погиб в дорожной аварии.

— Вот как?

Я не знал, что сказать. Убить человека можно множеством разных способов.

Но Винсент продолжил:

— Мне было больно узнать об этом. Он заслуживал лучшей участи.

— Значит, ты его не убивал?

Слова слетели с губ сами, я не мог их остановить, а уж тем более взять обратно.

— Нет-нет. У меня были другие планы насчет него. Они с Ребеккой скончались мгновенно. К прискорбию всех участников. Ты ведь явно ему доверял, несмотря на все, что он тебе сделал?

Последняя фраза заставила меня моргнуть.

— Ну как сказать доверял… Я…

— Ты думал, что вы заключили сделку. К сожалению, Дидрик не выдержал напряжения. Понял, что я рано или поздно все узнаю, позвонил и все рассказал. Что ты приходил к нему и нашел Мио. Печально, не правда ли?

Печально, вот как.

Он надел темные очки, смахнул что-то с рукава пиджака. Очевидно, собрался уходить. Но мне требовался ответ на еще один вопрос:

— А Мио? Что случилось с ним?

Винсент устремил взгляд в какую-то точку далеко позади меня.

— Кажется, это вечный вопрос, а? Что случилось с Мио?

Он отвернулся и пошел прочь.

Понемногу смеркалось, когда я сел в машину и в последний раз поехал на старый нефтепромысел. После встречи с Винсентом я провел в гостинице лишь около получаса, лежал на кровати. Некому позвонить, некого попросить о помощи. Имя Джоша Тейлора мелькнуло в голове как возможный вариант, но я не рискнул нарушить полученный приказ. Иначе Белла и Люси погибнут. И мне придется прожить свои последние часы с сознанием, что убил их я.

Может, позвонить Люси? Просто чтобы сказать “привет” и поблагодарить за все. Я хотел услышать перед смертью ее голос. Только и всего. И наверняка ведь каждый обреченный на смерть мужчина и каждая женщина имеют право на последнее желание? Однако я пришел к выводу, что это желание никуда не годится. Вероятность, что, услышав от меня, что я еду на собственную казнь, Люси не отреагирует способом, который будет стоить ей жизни, представлялась ничтожной.

Страх — самое ужасное, что только может быть. Большинство людей употребляют это слово совершенно неправильно. Страх — сила, столь же могучая, как водный поток, прорвавший плотину. Его не удержишь, не остановишь. Ни один человек в здравом уме, зная, что умрет, не встречает свой последний час в спокойствии. Я всегда знал, что люблю жизнь. Даже когда все летело в тартарары — как в первый год после гибели моей сестры, когда я поспешно и без большой охоты стал отцом, — радость жизни не уменьшилась. Она присутствовала постоянно, в любой миг. Никогда я не думал о смерти как о решении своих проблем. И страх, который владел моим телом и духом в эти часы после расставания с Винсентом, не походил ни на что, с чем я когда-либо сталкивался. Вплоть до той минуты, когда мы оказались лицом к лицу, я в глубине души верил, что сумею договориться и выберусь из этой передряги. Найдется ведь что-то, что я смогу сказать или сделать, чтобы все исправить. Но теперь я понимал, что это не так.

Возврата нет.

И пути вперед тоже нет.

Когда я садился в машину, меня бил озноб. Лишь спустя несколько минут я более-менее взял себя в руки, завел мотор и отправился в путь. Помню, я плакал и вовсе не считал это зазорным. Людям, которые знают, что умрут, можно делать что заблагорассудится.

Я ехал уже полчаса, когда зазвонил мобильник. Самый старый. Я покосился на дисплей, уверенный, что, если на секунду отвлекусь от дороги, наверняка кого-нибудь задавлю, и это будет последнее, что я сделаю в этой жизни.

Звонила Марианна. Женщина, которая некогда меня родила и которую я отказывался называть мамой. Из всех, кто мог позвонить в эту минуту, именно с ней мне хотелось говорить меньше всего. Не потому, что сказать было нечего, а как раз наоборот. У нас накопилось слишком много неулаженных конфликтов, чтобы толком поговорить в последний раз. Что можно уладить за несколько минут — больше времени я ей дать не готов, — упорядочить все неурядицы, которые горой высились между нами, аккурат перед моей смертью?