Дот Хатчисон - Дети лета

– Джейсон любит возиться с цветами. Я успокою его.

– Во время нашего расследования два года назад вы дарили плюшевых мишек каждому ребенку, с которым мы говорили. Это что, стандартный порядок действий вашей группы?

– Эту традицию ввели Вик и его бывший напарник Финни, – кивнув, я подалась вперед и уперлась локтями в колени, – и я подхватила ее, поступив в его группу. Эти игрушки довольно дешевы и незатейливы; их, в некотором ассортименте расцветок, присылают в огромных коробках. Мы дарим их жертвам, юным родственникам и друзьям, если нам приходится беседовать с другими детьми. Игрушки успокаивают, утешают, помогают чувствовать себя увереннее во время разговора.

– А ваша коллекция?

– Я начала собирать ее с десяти лет. Зачастую подрабатывала, чтобы заработать деньжат на их покупку, и, пока они влезали в сумку с моими вещами, брала их с собой, переезжая в очередной дом к новым приемным родителям.

– Так вы постоянно переезжали в разные приемные семьи? – спросила Холмс, искоса глянув на меня.

– Нет. В последнем доме я прожила чуть больше четырех лет и по-прежнему поддерживаю связь с этими матерями. Вернее, они пытаются, но… – я покачала головой, – я не готова опять обзавестись семьей.

– Ну, в общем, у нас нет никаких причин задерживать ваше возвращение домой. Наши сотрудники патрулируют этот район пару раз за ночь. Вы дадите мне знать, если вам придется уехать из города?

– Безусловно. Нам как раз сообщили о конференции в Калифорнии, поэтому мы выезжаем в четверг утром. Но уже в воскресенье вернемся.

Воскресенье… Очередная морока… Этот день должен был стать счастливым для Стерлинг, но вместо этого, вероятно, станет чертовски мучительным. Нам с Эддисоном придется придумать, как утешить ее.

– Камеры мы сумеем установить только на следующей неделе.

– Ладно, – опершись на мое плечо, Холмс поднялась на ноги, – я дам вам знать, если мы что-нибудь узнаем.

Как ни странно, мой уютный маленький дом выглядел таким же, как раньше. Разве ему не следовало измениться после той кровавой ночи? Все вещи просто слегка сдвинуты, проверены и поставлены обратно офицерами полиции, которые пытались выяснить, не входил ли сюда убийца, не оставил ли каких-то следов. Однако эти мелкие сдвиги вовсе не объясняли тоскливое ощущение перемены. Вероятно, для такого чувства есть определенное слово в немецком, или португальском, или японском, или еще каком-то языке. Но уж не в английском или испанском, в любом случае, и даже не в той малости, что осталась от моего школьного изучения итальянского. Можно ли тосковать по дому, находясь дома?

Но именно такое ощущение у меня и возникло – тоска по тому совсем недавнему прошлому, когда здесь еще было мое убежище, мое, и только мое жилище, если, конечно, я сама специально не приглашала кого-то к себе. Убежище, где я могла отгородиться на несколько часов от всего остального мира, мой маленький рай с открытыми зелеными газонами без всяких деревьев на окружающих улицах…

К тому времени, когда я заставила себя совершить последовательность рутинных действий и заново упаковала свои сумки, моя готовность уйти вытеснила все прочие желания. Порой я убегала отсюда на работу, или к Шиван, или к Вику, или на свидание, но это всегда ощущалось как бегство куда-то или к кому-то, а не бегство от… Ощущение того, что мне необходимо бежать из собственного дома, казалось невыносимым.

Взяв мишку с прикроватной тумбочки, я пробежала большими пальцами по его потертой, выцветшей бархатистой шкурке, по узловатому галстуку-бабочке, по пластмассовым глазкам, перешитым множество раз. Я помнила, когда мне его подарили и кто подарил, и как он утешал меня многие годы. Какое утешение получит Ронни от мишки, подаренного ему ангелом смерти? Я немного помедлила, посадила игрушку на место и удалилась, не забыв тщательно запереть за собой все замки.

Жила-была некогда девочка, которая боялась докторов.

В отличие от детей в приемной, она боялась не уколов. Ежедневно она испытывала такую сильную боль, что едва замечала булавочный укол чистой, гладкой иглы, входящей в ее руку.

Нет, она боялась докторов, потому что они лгали.

Они говорили, что она совершенно здорова, что все замечательно. Зная о предстоящем приеме у врача, папа старался оставлять меньше следов, но она сомневалась, что это имело значение. Даже осматривая ее ссадины или синяки, доктора просто раздраженно говорили ей, чтобы она играла более осторожно. Они спрашивали, как она себя чувствует, но не слушали, когда она говорила им о своих болях.