Сабина Тислер - Похититель детей

Картины в его голове становились все четче, и он невольно улыбнулся. Им никогда не поймать его! Никогда! Потому что ни один из них ему и в подметки не годится. Полицейские были честными, порядочными, законопослушными обывателями, ни один из них не обладал интеллектом выше среднего уровня Таким, какой был у него, Альфреда. Никто из них даже представить себе не мог, что происходило у него в голове, когда он убивал Беньямина Вагнера и Даниэля Долля. А поскольку они не понимают его, то никогда и не найдут.

Альфреда все больше и больше охватывала эйфория. У него не было ни малейшего желания читать эту идиотскую статью про беспомощную полицию. Вместо этого он раскрыл единственную книгу, которая у него была и отрывки из которой он знал практически наизусть. «Преступление и наказание» Достоевского.

Он сидел на койке по-турецки, поджав ноги, и старался держать спину прямо. Раскрытая книга лежала перед ним, руки были свободными, и время от времени он отпивал глоток теплого чая. Каждый раз, отставляя чашку, он скрещивал руки на коленях.

Альфред читал медленно, впитывая каждое слово:

«Ну, а действительно-то гениальные, вот те-то, которым резать-то право дано, те так уж и должны не страдать совсем, даже за кровь пролитую?»

«Нет, нет, — подумал он и на миг закрыл глаза, — нет, я страдаю».

И прочел дальше: «Страдания и боль всегда обязательны для широкого сознания и глубокого сердца. Истинно великие люди, мне кажется, должны ощущать на свете великую грусть».

«Так оно и есть, — подумал он, — именно так».

Он любил эту книгу — это были его мысли. Они были настолько близки ему, что часто казалось, будто он сам перенес их на бумагу. Достоевский и он — по мыслям они были братьями и все больше сливались друг с другом.

Он не имел ничего общего с миром там, снаружи вагончика. Этот мир давил на него, потому что постоянно вынуждал к каким-то вещам. Он был вынужден платить, улыбаться, быть вежливым. Предъявлять паспорт и давать ответы. Он вынужден был терпеть, когда ему желали доброго утра, заговаривали с ним и вовлекали в разговор. Он был вынужден соблюдать законы, правила проживания в доме и правила дорожного движения, он был вынужден звонить по телефону и писать письма, уведомлять, отказывать, договариваться. Все это было ему противно. Он хотел лишь одного: жить и полностью отдаваться своим мыслям, которые считал уникальными и которые его восхищали. Когда-нибудь он запишет их и тем самым воздвигнет себе памятник, чтобы его идеи не были преданы забвению.

Даниэль и Беньямин… Они были его творениями. Он принимал решение об их жизни и смерти, о том, когда и каким образом они будут умирать. Он принадлежал к избранным, которые имели право судить других. И это знание окрыляло его. Его существование имело смысл, было оправданным. Беньямин и Даниэль были его созданиями — Альфред был их богом.

Альфред подскочил, потому что услышал в каменном карьере голоса. Он осторожно отложил книгу в сторону и схватился за бутылку рома, чтобы в случае необходимости нанести ею удар. Мышцы его напряглись. Он затаил дыхание.

Через щель в дощатой стене он увидел ссорящуюся пару. «Пошли вон! — подумал он. — Убирайтесь!» Он не слышал, что они говорили и о чем спорили. Он затаил дыхание и не спускал с них глаз. Они настолько мешали ему, что у него начала болеть голова и затуманилось в глазах. Если бы у него было ружье, он бы выстрелил в них. Он знал это. «Убирайтесь вон, — снова и снова мысленно приказывал он, — пока я не распахнул дверь этого проклятого вагончика и ничего не сотворил!»

В конце концов, без устали жестикулируя и перекрикивая друг друга, парочка удалилась. Когда они исчезли из поля зрения Альфреда, он еще несколько минут напряженно прислушивался, а когда уже ничего не было слышно, вышел наружу, чтобы убедиться, что они действительно ушли. После помочился в песок и снова исчез в вагончике.

На кровати лежало шерстяное одеяло, от которого так разило горечью и затхлостью, словно его не стирали несколько лет. Но Альфреду это не мешало. Это было не то одеяло, на котором лежал Даниэль. В этом он был уверен. То, наверное, забрали на экспертизу. Это его позабавило, и к нему вернулось хорошее настроение.

Он улегся на кровать, завернулся в одеяло и подоткнул его под себя так хорошо, как только смог. И снова ему в голову пришли слова Достоевского: «Обыкновенные должны жить в послушании и не переступать закона, потому что они — обыкновенные люди. А необыкновенные имеют право делать всякие преступления и всячески преступать закон, собственно потому, что они необыкновенные».