Кэт Уинтерс - История ворона

– Как себя чувствуешь? – спрашивает Эдди.

– Не очень. Вдохновить и обрадовать нечем.

Он печально улыбается и откладывает перо в сторону, не записав ни слова.

– Недавно я нашел работу клерком, но вскоре хочу уйти в армию, – говорит мой поэт. – Я записался под именем Эдгара А. Перри, чтобы скрыться от кредиторов. Исчезнуть. Мой дедушка, Дэвид По-старший, в Войну за независимость дослужился до майора. Воинская служба у меня в крови – и в не меньшей мере, чем искусство!

Голос у него какой-то чужой, неискренний. Такое чувство, будто он говорит заученную реплику, которая его никак не трогает.

– Ты вообще ешь что-нибудь? – спрашиваю я.

– Да, немного.

– А сочиняешь?

– Я пытался, но… – Он подпирает лицо руками. – Я поклялся, что выстою в этой борьбе, что не дам отцу нас уничтожить, вот только…

Мое нутро вновь прожигает боль. Я сворачиваюсь в клубочек, судорожно хватая ртом воздух, но он кажется слишком холодным и леденит губы.

– Эдди, – с трудом говорю я. – Отпусти меня.

Эдди встает из-за стола, с громким скрипом отодвинув стул, но ничего не отвечает.

– Мы умираем. Оба, – продолжаю я. – Прошу… сделай всё, чтобы выжить. А мне уже не спастись, слишком глубока моя рана…

– Я не могу этого допустить.

– Молю… – Меня вновь сотрясает дрожь. В голове что-то болезненно пульсирует, а ледяной воздух вновь обжигает губы. – Отпусти меня.

Эдгар садится на постель и заключает меня в объятия. Голову он кладет мне на плечо, и тихий стук его сердца немного меня успокаивает, но он и сам так замерз, что от его прикосновений моя дрожь только усиливается, а мозг промерзает насквозь.

– Тебе ведь даже не придется устраивать похороны, – говорю я сквозь стучащие зубы. – Я просто растворюсь без следа. Сольюсь с огнем и мраком. Вернусь туда, откуда пришла. А ты обретешь свободу. Сможешь сосредоточиться на работе… и подарить всю свою любовь женщинам, которых так боготворишь.

– Нет.

– Эдгар, пожалуйста! Мне так больно! И холодно…

Ледяной воздух вновь обжигает мне горло, сковывает голову мерзлой хваткой, пробирает до самых легких. Мы столько всего еще не сочинили, столько стихотворений и рассказов ждут не дождутся, пока мы за них примемся, но еще один вдох будет для меня невыносимой пыткой.

– Линор… – шепчет Эдди мне на ухо.

– Отпусти, – вновь прошу я. – И поцелуй за меня всех красавиц, что приглянутся твоему сердцу.

Он нежно прижимает меня к груди, сотрясаясь от тихих рыданий… Но, как покорный творец (порой ему, как ни странно, свойственна покорность), выполняет мою просьбу.

Он отпускает меня, и леденящий холод сковывает меня с ног до головы.

Линор вопреки обещаниям не растворяется без следа. Да, дыхание ее затихает, пульс останавливается, а по лицу пробегает тень, словно выплывшая из арктических глубин ее тела и покрывшая мою музу инеем лавандового оттенка. Я чувствую, как обмякли ее плечи, и отпускаю Линор. Она лежит на кровати, будто легкая, неподвижная тень, и всё же она по-прежнему осязаема, у нее по-прежнему есть человеческое тело. Ледяное, смертное напоминание о том, что отнял у меня Джон Аллан.

Я несу ее в ближайшую лавку гробовщика – бледного, словно призрак, человека с туго обтянутым кожей черепом, который похож на мертвеца куда больше моей музы. Он кладет Линор на стол посреди башен из пустых гробов и касается черного ежика у нее на голове.

– А волосы где? – осведомляется он, остановив на мне взгляд. Белки его глаз по сравнению с зеленоватыми, мшистого цвета радужками кажутся просто гигантскими. – И почему она такая холодная? Допустим, вы хранили тело, обложив его льдом… Нет, всё равно не сходится.

Я кладу руку на обледеневший рукав Линор.

– Не пугайтесь вы так, здесь нет ровным счетом ничего странного. Как вам кажется, она и впрямь умерла? А вдруг она жива и это просто каталепсия? Вдруг ее похоронят живьем?! Мне известно, что такие жуткие случаи бывают, и весьма часто…

Гробовщик приподнимает Линор правое веко. Вместо зрачка в глазу темнеет мутноватое пятно засохших чернил.

– Как по мне, она однозначно мертва, – прокашлявшись, отвечает гробовщик.

Я горестно опускаю голову. Зубы вдруг начинают стучать – так громко и сильно, что я невольно прикусываю язык. Но слез, которые изумили и, пожалуй, даже разочаровали бы Джона Аллана, – даже в эту траурную минуту – у меня нет.

Гробовщик энергично потирает ладони, согревая их после прикосновения к Линор, и обдает пальцы своим жарким дыханием.