Давид Лагеркранц - Девушка, которая должна умереть

– Мы говорим о Гранкине? – догадалась Ребека.

– Совершенно верно, мы говорим о доброй памяти Викторе Гранкине. В высшей степени интересной личности, не правда ли?

– Ну… да, пожалуй, – смущенно согласилась она.

– Вы являлись врачом в той экспедиции, и это было для нас удивительно само по себе.

– Для меня тоже, – призналась Ребека. – Помню, как в то время ни с того ни с сего возжаждала приключений, и на конференции в Осло коллеги посоветовали мне Гранкина.

– Мы знаем.

– Тогда продолжайте.

– Гранкин производил впечатление человека, не знающего сомнения, не так ли? Этакий рыцарь без страха и упрека. Но на самом деле он был крайне противоречивой натурой – интеллектуал и романтик с большими комплексами. Мы вышли на него в феврале две тысячи восьмого и были уверены, что он не только знает о том, какую игру ведет Залаченко, но и тяжело переживает этот сговор своего начальства с мафией. Что он боится ГРУ и нуждается в защите и новых друзьях. Именно поэтому я и решился послать Юханнеса в экспедицию Гранкина на Эверест. Мы полагали, что эта авантюра, как ничто другое, укрепит будущий союз.

– Боже мой… – воскликнула Ребека. – Так ты отправился туда с целью завербовать Гранкина?

– Это был сценарий мечты, – ответил за него Ковальски.

– Ну а что Сванте?

– Сванте – самая печальная глава нашей истории, – продолжал Ковальски. – Правда, тогда мы этого не знали. Он попал в экспедицию по настоянию Юханнеса, и это было справедливое требование. Конечно, мы хотели, чтобы рядом с Юханнесом был кто-нибудь из наших. А Сванте знал Россию, работал с Юханнесом в МУСТе и, кроме того, был искусным скалолазом. Идеальная кандидатура, с какой стороны ни посмотри. Кроме того, мы не открыли ему всей картины, чему сегодня остается только радоваться. Моего имени он, к примеру, никогда не слышал и не знал, что наша операция в целом скорее британская, чем шведская.

– Нет, я все равно не понимаю… – растерянно повторила Ребека. – То есть все это была не более чем шпионская операция?

– Разумеется, нет, – успокоил ее Ковальски. – В экспедиции Юханнес познакомился с вами, а мы… ну да, на месте у нас появилась возможность внимательней присмотреться к Виктору.

– Все равно, почему я узнаю об этом только сейчас?

– Мне жаль, что вам приходится выслушивать правду при таких обстоятельствах.

– И что было дальше, ну… я имею в виду до того, как произошла эта катастрофа?

Юханнес всплеснул руками, и слово снова взял Янек.

– На этот счет мы с Юханнесом придерживаемся разных точек зрения. Я считаю, что он проделал гигантскую работу. Он вошел в доверие к Виктору Гранкину, и одно это выглядело многообещающе. С другой стороны, ситуация становилась все более напряженной, и мы непростительно давили на Виктора. Ведь мы озадачили его в самый ответственный момент, как раз накануне восхождения. Юханнесу тоже пришлось нелегко, слишком много было поставлено на карту. Но прежде всего…

– Нам недоставало важной информации, – подсказал Форселль.

– К сожалению, да, – подтвердил Янек. – Хотя откуда нам было это знать? Даже в ФБР не догадывались…

– О чем вы? – не выдержала Ребека.

– О Стане Энгельмане.

– И что с ним?

– Он был связан с русским преступным синдикатом уже в девяностые, когда выстроил отель в Москве. И об этом было известно Виктору, но не нам.

– А ему откуда?

– Стан был частью его работы в ГРУ. Однако, как я уже сказал, с Гранкиным все было не так просто. Он притворялся союзником Стана, но на самом деле считал его подонком.

– И наложил лапу на его жену, – подсказала Ребека.

– Романтика стала их дополнительным бонусом в этой истории.

– Или же главным двигателем сюжета, – поправил Юханнес.

– Не могли бы вы выражаться понятней? – рассердилась Ребека.

– То, что рассказала Виктору Клара, могло воодушевить его на дальнейшие действия, – объяснил Ковальски. – Полагаю, Юханнес имел в виду это.

– То есть?

– Не имея возможности прижать коллег из ГРУ, Виктор мог отыграться на их коррумпированном американском подельнике.

27 августа

Время от времени Галинов спрашивал: что он для нее значил? Что она думала об отце? Обычно Камилла оставляла этот вопрос без ответа, но однажды сказала: «Он внушал мне чувство исключительности». И это было правдой.

Одно время отцовская ложь оставалась единственным, что было хорошего в ее жизни. И Камилла всерьез полагала, что имеет над ним власть. Что это она очаровала его, а не наоборот. Когда эта иллюзия развеялась, все полетело в пропасть. Осталось чувство избранности, за которое Камилла и прощала Залу, как прощают хищного зверя.