Рени Найт - Секретарь

Меня разбудили мусорщики, шумевшие за окном, и я поняла, что уже четверг. Долгий сон не освежил меня. Я сошла вниз, разыскала сумку, включила телефон и, пока он оживал, присела на нижнюю ступеньку лестницы. Ни единой эсэмэски или пропущенного звонка – никто не пытался связаться со мной. Меня охватила тоска. А следом за ней – жгучая ненависть к себе.

И тут я унюхала вонь, от которой желудок чуть не вывернулся наизнанку. На миг я испугалась, что она исходит от меня, но вскоре поняла, что виноват кот. Наверное, он несколько часов мяукал под дверью, просился выйти. А потом нагадил. На коврике у двери в сад я увидела кал, на полу – лужу мочи и, помню, еще подумала, какое оно быстрое, это разложение. Кот был ни в чем не виноват, но я все равно наказала его. Сначала загремела его миской, и он вылез из тайного убежища, где прятался. Схватив за шкирку, я повозила его мордой по его же нечистотам, открыла дверь и выкинула вон. И встала у окна, глядя, как он улепетывает в темноту. Больше он не приходил, и я его за это не виню.

Хорошо еще, никто не видел моего упадка в последующие недели. Я позволила себе запустить свой дом, свое тело, свой разум. Плотный туман сгущался вокруг меня до тех пор, пока не стало ясно, что мне уже не разглядеть путь вперед, а оглядываться назад слишком страшно.

Как ни странно вспоминать об этом сейчас, но из мрака меня вывел не кто иной, как Мина. Точнее, несколько слов в записке, которую она прислала мне после суда. Смена обстановки Вам бы не повредила, Кристина . Она была права. Сменить обстановку – вот что мне требовалось. И я отправилась в «Лавры».

И вот я здесь. Сижу на своем обычном месте с чашкой чая в руке и смотрю в сад, всем вполне довольная. Ночь ясная, луна яркая, и сквозь кроны повислых берез, посаженных, чтобы защитить моих соседей от любопытных глаз, мне открывается такой же вид, как птице, сидящей на ветке, особенно сейчас, зимой. Я отставляю чашку, беру бинокль и замечаю свет в розовой комнате – в спальне, где раньше спала, когда допоздна работала в «Минерве». Комната Кристины – так ее называли. А может, так ее называла лишь Маргарет. Да, я провожу у окна уйму времени. Просто сижу, наблюдаю, жду.

Когда я впервые вошла в дверь «Лавров», не могу сказать, что они меня потрясли. Здесь не слишком уютно. Как и многим другим домам, которые сдаются в аренду, этому недостает индивидуальности, хоть я и старалась, как могла, создать в нем домашнюю атмосферу. С владельцами я не встречалась, они живут за границей, но, уверена, они получат обо мне от агентства положительные отзывы. Я хороший арендатор. Тихий, аккуратный, готовый приплачивать, лишь бы меня не беспокоили. Хоть я и не знакома со здешними хозяевами, в душе я ими восхищаюсь. Я знаю, насколько они упрямы, даже принципиальны, и это мне в них нравится. Приятно сознавать, что есть люди, готовые сказать «нет» самой Мине Эплтон. Они отказались продавать свою землю, благодаря чему мне теперь есть где побродить.

Теперь, по прошествии времени, первые дни в «Лаврах» кажутся мне сном, состоянием подвешенности между прошлым и настоящим. Я блуждала из комнаты в комнату, не зная, где и как обосноваться. Мне требовался определенный режим, и я начала рано вставать и выходить на прогулку перед завтраком. Это время суток я всегда особенно любила. Как тихую нишу между домом и работой. В «Лаврах» прогулки ранним утром возрождают меня к жизни, прочищают голову после бессонных ночей. Таблетки я больше не принимаю, но отучить себя от них оказалось непросто.

Близость «Минервы» неизбежно будоражит воспоминания. Тиканье часов на каминной полке в кабинете, запах духов Мины, вкус виски – одной мысли обо всем этом достаточно, чтобы меня затошнило. Вдобавок меня преследует скрип моих мокрых туфель по мраморным коридорам Олд-Бейли и вердикт. Они ошиблись. Мина Эплтон виновна, впрочем, как и я. И хотя я больше не сижу на прописанных таблетках, я до сих пор в некоторой степени страдаю зависимостью.

С собой я взяла напоминания о тех временах, когда работала в «Эплтоне». Я храню эти сувениры в жестянке из-под кекса, который однажды подарила мне Мина, и перебираю их, пожалуй, с патологической частотой. Открытки на Рождество и день рождения, которые она присылала, записки, которые писала, даже письмо, в котором мне предложили работу, а она приписала от руки: Надеюсь, Вы согласитесь. С наилучшими пожеланиями, М . На вырванных из блокнотов страницах, на самоклеющихся листочках – клочки торопливых слов, подписанных буквой «М» с завитушками и иногда крестиком-поцелуем. Среди них лежит письмо с соболезнованиями, присланное после смерти моего отца и по-прежнему вложенное в конверт.