Питер Мэй - Локдаун

Одна печь, похоже, предназначалась для одежды и белья. Тела скидывали в три другие, прямо на поддонах, с помощью гигантских автопогрузчиков. В течение нескольких секунд, когда дверцы печи оставались открытыми, огонь отбрасывал сквозь пары дезинфекции туманный оранжевый свет, а потом огромные чугунные дверцы снова захлопывались, и здание сотрясалось от их вибрации, как от сейсмических толчков.

Взгляд Макнила скользнул по штабелям отбракованного человечества, и он подумал, не там ли сейчас Шон, его плоть и кровь, ожидает кремации вместе с остальными. Он не мог долго выносить эту мысль, и потому развернулся обратно.

– Отрезвляющее зрелище, не правда ли? – сказал Хартсон. – И мы с вами, волей Господа, пойдем по тому же пути. – Он прошел мимо Макнила к окну, и его маска на мгновение окрасилась оранжевым, когда открылась очередная печь, чтобы принять мертвецов. – Когда-то я был истинно верующим. Добрым католиком. – Он снова повернулся к Макнилу. – А теперь сомневаюсь. – Но потом он разом отбросил размышления о вечном. – Так чего вы хотите от Ронни?

– Просто перемолвиться словечком. Вы знакомы с ним лично?

– Я каждого тут знаю лично. Смерть сплачивает живых. Мы все очень близки.

– Значит, вы в курсе, что у него были приводы?

– А как же. Я смотрел его дело, когда мы набирали людей. Но уверен, все это в прошлом. Его опыт работы с покойниками имел первостепенное значение. Приветливый молодой человек. Трудолюбивый, добросовестный.

– Не возражаете, если я украду его у вас на полчасика?

– Я бы ни секунды не возражал, инспектор. Но он заступает только в полночь. – Улыбка Хартсона носила отпечаток торжественности, как у человека, привыкшего сообщать плохие новости. – Мы тут работаем круглосуточно. Двадцать четыре часа, семь дней в неделю, как сказали бы наши американские друзья.

Макнил снова обернулся на зал Аида внизу, и на мгновение ему показалось, будто он заметил среди остальных маленькое и скрюченное тельце Шона, зажатое между толстухой и стариком. Но потом видение исчезло, навсегда растворившись в водовороте белых испарений.

Казински жил вместе с матерью в муниципальном доме 1960-х годов на юге Ламбета. Эти высотки и пятиэтажки построили, чтобы расселить людей из трущоб индустриального Лондона девятнадцатого века, обеспечить им лучшую жизнь в прекрасном новом мире. Проектировавшие дома архитекторы, должно быть, заключили союз с дьяволом, потому что переселили обедневший рабочий класс из привычной среды в такое место, которое теперь выглядело хуже, чем ад, а ведь именно из него, по идее, они должны были сбежать.

По меньшей мере у половины квартир двери были заколочены, а окна выломаны, другие же и вовсе выгорели дотла. На осыпающейся бетонной штукатурке виднелись черные потеки от затеянных ради страховки пожаров – единственного способа отсюда вырваться. Парковки были усеяны битым стеклом и пустыми пивными банками, то тут, то там торчали сгоревшие машины, напоминающие туши мертвых животных. По углам на пандусах и тротуарах прибило мусор из покинутых квартир – старые матрасы, выброшенную одежду, сломанную мебель, – словно водоросли на пляж после шторма. Уличные фонари были разбиты, многие повалены. В такие районы лучше не соваться по ночам, здесь темно и опасно. Вот он – прекрасный новый мир.

Макнил припарковался на улице и заглянул в открытые ворота дома. Трудно было поверить, что здесь до сих пор кто-то живет. И все же он заметил коврики у свежевыкрашенных дверей и окна с чистым белым тюлем. Как неожиданный крепкий зуб в гнилой челюсти. На другой стороне улицы стояла заброшенная многоэтажка. Все окна заколочены, по периметру протянуты кольца колючей проволоки.

Макнил пересек детскую игровую площадку, и под ногами захрустело стекло. Несомненно, на чертежах архитекторов были нарисованы счастливые дети разных рас и народов, вместе гоняющие мяч. Если даже когда-то так и было, все давно в прошлом.

Когда Макнил входил в дом Казински, у него почему-то возникло плохое предчувствие. Здесь не было никаких признаков жизни. Все вокруг выглядело как судно, которое капитан велел покинуть, только никто не сообщил об этом Макнилу.

На лестничной клетке несло мочой и прокисшим пивом, и чем-то еще, что Макнил не сумел опознать. Стены были черны от граффити. Эхо его шагов отдавалось аж до самого шестого этажа. На втором Макнил свернул на общий внешний балкон, ведущий к квартирам. Каждая вторая дверь была заколочена. Другие перечеркивал намалеванный красным крест, предупреждающий, что квартиру посетил грипп, – странное, пугающее напоминание о временах Великой чумы. Макнил задумался, какие еще несчастья притаились за этими дверями.