Дот Хатчисон - Сад бабочек

По ночам Сад оказывался во власти сумерек и луны. Можно было ощутить работу механизмов, которые и превращали это место в Сад. При свете дня, среди разговоров и движения, за играми и редким пением никто не слышал труб, по которым к клумбам текли вода и удобрения, и вентиляторов, нагнетающих воздух. Ночью существо, которое мы называли Садом, выбиралось из своей искусственной оболочки и показывало свое нутро.

Ночной Сад нравился мне по той же причине, что и сказки в оригинальной версии. Он был настоящим, ни больше и не меньше. В темноте, если только не приходил Садовник, легче всего было познать истинную природу Сада.

Я пересекла пещеру и встала под водопад, чтобы смыть с себя тяжелый запах болезни и ощущение надвигающейся смерти. Вода лилась с такой высоты, что струи массировали мышцы, затекшие за несколько дней, проведенных на неудобном стуле, в ожидании Садовника или Лоррейн. Они могли явиться в любую минуту, проверить. Я освежилась и по склону, мокрому от росы, поднялась на вершину; там отжала волосы, растянулась на камне, нагретом за день и закрыла глаза. С каждым вдохом я чувствовала, как расслабляются мускулы.

– Непосредственно – хоть и не очень благопристойно.

Я села до того резко, что хрустнула спина, и следующие несколько минут поносила людей, неспособных нормально предупредить о своем присутствии. Десмонд стоял на тропе, в нескольких шагах от меня, сунув рук в карманы, и выгибал шею, старательно разглядывая сегменты стеклянной крыши.

– Добрый вечер, – сказала я кисло и устроилась поудобнее. Вся моя одежда или осталась в комнате, или дожидалась стирки. Так что не было смысла визжать и пытаться чем-то прикрыться. – Пришел полюбоваться видом?

– Но такого увидеть не ожидал.

– Я думала, что осталась одна.

– Одна? – переспросил он, глядя мне в глаза и стараясь не смотреть ниже. – В саду, полном других девушек?

– Которые либо спят, либо сидят по своим комнатам, – добавила я.

– А…

Десмонд на какое-то время замолчал. Я не собиралась поддерживать беседу, поэтому развернулась на камне и посмотрела на Сад. По поверхности пруда, в том месте, где ручей брал свое начало, проходила рябь. Потом я услышала его шаги, и передо мной возникло что-то темное. Я протянула руку, и оно упало мне на колени.

Его свитер.

При свете луны трудно было определить цвет – наверное, бордовый. На груди был нашит школьный герб. От него пахло мылом, лосьоном после бритья и кедром. Нечто теплое и мужское, большая редкость в Саду. Я собрала волосы в узел и влезла в свитер. Когда все было прикрыто, Десмонд опустился рядом со мной на камень.

– Не мог уснуть, – сказал он тихо.

– И поэтому пришел сюда?

– Просто никак не могу понять, что это за место, в чем его смысл.

– Вполне объяснимо, если учесть, что никакого смысла нет.

– Значит, ты здесь не по своей воле.

Я вздохнула и закатила глаза.

– Перестань допытываться до сведений, которыми все равно не воспользуешься.

– С чего ты взяла, что не воспользуюсь?

– Тебе хочется, чтобы отец тобой гордился, – ответила я резко. – И ты понимаешь, что этого не произойдет, если расскажешь кому-нибудь об этом месте. А поэтому какая разница, по своей воле мы здесь или нет?

– Ты… ты, должно быть, считаешь меня жалким.

– Считаю, что ты претендуешь на это звание, – я посмотрела на его грустное и серьезное лицо и впервые, с тех пор как попала в Сад, решила рискнуть. – Но считаю также, что ты можешь изменить это в лучшую сторону.

Десмонд довольно долго хранил молчание. Такой маленький, ничтожный шажок, но даже это казалось неодолимым. Это как же нужно контролировать ребенка, чтобы родительская гордость значила для него больше, чем правда?

– Наш выбор делает нас теми, кто мы есть, – произнес наконец Десмонд.

Трудно назвать такой ответ содержательным.

– А что выбираешь ты, Десмонд?

– Не думаю, что сейчас я склонен выбирать.

– Значит, твой выбор по умолчанию неверен. – Он выпрямился и раскрыл рот, готовый возразить, но я вскинула руку. – Если ничего не выбирать, это и есть выбор . Нейтралитет – это подход, но значение имеют только факты. Невозможно жить, не совершая выбора.

– У Швейцарии, вроде, получается.

– Для нации это, может, и подходит. Но что, по-твоему, чувствует человек, когда узнает, что он допустил своим нейтралитетом? Когда узнает о лагерях, о газовых камерах и экспериментах над людьми? Думаешь, нейтралитет и дальше был бы ему по душе?