Кристина Эрман - Колода предзнаменования [litres]

– Отдайте ему свою силу! – крикнула Мэй. – Закончите это!

Они молча прижали руки к корням, повторяя за ней; Мэй ощутила гул их сил, когда они присоединились к ее.

– Что это еще такое? – прорычал Ричард, вновь вытягивая руки. Но ничего не произошло.

– Ты опоздал. Ритуал уже не остановить, – сказала Мэй, поднимая голову, чтобы встретиться с ним взглядом. – Я не твоя марионетка. И ты больше никогда не принесешь кого-либо в жертву.

Пока она говорила, из трещин в символе основателей вылился серый туман. Он заклубился в воздухе, и из него показались три силуэта.

При виде них Ричард отпрянул, а Мэй ахнула.

– Ты предал нас, – прошептала Лидия Сондерс. Она выглядела неземной, облаченной в серость, кончик ее косы растворялся в дыме.

– Ты уничтожил нас, – сказал Томас Карлайл, его темные глаза напоминали колодцы отчаяния.

– Ты слишком долго от нас бегал, – процедила Хетти Готорн. – Но пора положить этому конец, Ричард. Все закончится здесь и сейчас.

Основатели набросились на него, и он побежал обратно к краю деревьев. Но они были быстрее любого живого существа, и как только их руки вцепились в его плоть, Ричард закричал.

Он упал на колени, корчась и извиваясь. Мэй ахнула, осознав, что его светлые волосы редели, теряли цвет и становились белоснежными. Кожа морщилась и менялась, пока его магия вытекала наружу.

Тело Ричарда приобрело пепельный оттенок, его позвоночник выгнулся и содрогался, прямо как у основателей в воспоминании, которое он показал Мэй. Прямо как тело в видении, которое показал ей Зверь.

Остальные склонили головы, не желая на это смотреть. Но Мэй не отводила взгляда от разлагающейся плоти своего отца. Корни обвили его руки и ноги, глаза побелели. Вскоре от него ничего не осталось, кроме переливчатого праха на краю символа основателей.

Мэй встала и вздрогнула – но не от жалости, а от облегчения.

Ричард Салливан был настоящим монстром Четверки Дорог. И эта смерть – от рук тех, кого он предал – была именно тем, чего он заслуживал.

Она моргнула, и основатели исчезли, их тела растворились в тумане, который серыми веревками опоясывал символ. Зверь бормотал что-то неразборчивое ей на ухо, его голос то затихал, то становился громче. Внезапно ветер взъерошил ей волосы; туман закружился, и Мэй откинула голову, изумленно глядя на огромную трещину по центру белого неба Серости.

Ее охватило головокружение, и она подозвала остальных. Они сели на краю дрожащего символа, держась друг за друга, пока весь мир разваливался.

Голос Зверя запел в разуме Мэй, и каким-то образом она поняла, что слышит его последний раз.

« Спасибо », – прошептал он, а затем ветер с ревом, криком, завыванием унес его прочь.

Мэй открыла глаза. Их четверка сидела в центре городской площади и прижималась друг к другу, защищаясь от бури, которая, наконец-то, прошла.

Они отстранились и круглыми глазами посмотрели на мир.

Пенек исчез. Небо над их головами было облачным и прекрасным, воздух – морозным и свежим, без всякой вони гнили.

Мэй встала и воззрилась на деревья, которые по-прежнему окольцовывали символ, их серебристые вены уже начинали пропадать.

Что-то падало сверху – белые хлопья. Мэй инстинктивно вытянула руку, чтобы поймать их, и ахнула, когда те растаяли на ее ладони, мокрые и холодные. И тогда ее охватило облегчение, понимание, что все действительно закончилось.

Потому что с неба падал не пепел. А снег.

Больше всего Вайолет удивило то, как быстро вернулись жители. Она боялась, что после эвакуации Четверка Дорог навеки превратится в город-призрак, но нет. Люди были упрямыми, когда дело касалось дома, даже если дом – это место, где кора деревьев по-прежнему напоминала плоть, если смотреть под нужным углом, и иногда на городской площади загадочным образом веяло гнилью.

Ее также удивило, как сильно она скучала по своим силам. Они были частью ее жизни всего несколько месяцев, и хоть Вайолет никогда о них не просила, она привыкла к ним и до сих пор остро чувствовала их отсутствие. Как и многое другое в Четверке Дорог, они сжились с ней.

В течение недели школа и магазины на главной улице снова открылись. Зараженным, включая Джастина, стало лучше. Вайолет знала об их успехах, поскольку сама продолжительное время лежала в окружной больнице, где все врачи не уставали удивляться, что столь суровые колотые раны почти не принесли вреда ее жизненно важным органам. Вайолет просто улыбалась и кивала.