Максин Чан - Восьмая личность

Но я знаю, что он все чувствует, понимает, насколько незащищенной я себя ощущаю, прижимая подушку к груди. Я пытаюсь представить, как выглядят эти девочки.

— Если ты освободишься не очень поздно, может, придешь ко мне? — говорю я.

Он пожимает плечами:

— Может быть.

Меня охватывает разочарование. Мою холодность он кроет своей.

— Я все равно не буду спать, — говорю я.

Пауза.

Шон отбрасывает подушку.

— Навид считает, что клубу нужно больше девочек — чтобы выбор был больше.

— А ты что думаешь? — спрашиваю я.

Он отводит взгляд.

— «Электра» сильно изменилась с тех пор, как я начал там работать.

— В каком смысле?

Он не отвечает.

— Как? — не унимаюсь я.

Молчание.

— У Кесси есть брат, — говорит он, — Тао. Живет в Китае. Говорит, что у него там куча девиц, жаждущих работать. А Навид хочет расширяться, понимаешь ли, подключить девиц к большему.

— К большему? — спрашиваю я.

Он опять смотрит в свой телефон.

— К порно, — отвечает он.

— Кто бы сомневался, — резко говорю я, зная, что утренний секс развязал ему язык. — Ты тоже так думаешь?

Он вытирает рот тыльной стороной ладони.

— Я думаю, что с моей стороны было бы глупо сердить его. Вот что я думаю.

— Ты боишься его? — с вызовом спрашиваю я.

Он откидывает голову, смотрит в потолок.

— Одевайся, — говорит он. У него испортилось настроение. — Мне нужен кофе.

Он встает. Отворачивается. Нажимает кнопку на пульте от телевизора. На одном из музыкальных каналов звучит бит R&B. На экране две скудно одетые девицы танцуют вокруг бассейна с надутыми розовыми фламинго и неоновыми фруктами, а потом ныряют в воду. Своими измененными хирургическим путем телами они похожи на персонажей манги, гигантские груди и тонюсенькие талии. Их загорелая кожа лоснится, как намазанная маслом. Я отвожу взгляд. Мое трепетное сердечко сжимается от того, что он вот так смотрит в телевизор. Не отрываясь.

Ветеран, внезапно охваченный отчаянием, смотрит в пол. В комнате тишина. Он замер в почтении к словам, произнесенным несколько мгновений назад. Скорбит по своей умершей матери. Сидя на стуле, он подается вперед. Ему очень хочется найти прощение для своего отца, который, как он считает, мог бы проявлять больше терпения и любви — целовать ее, обнимать, дать ей больше утешения в последние недели перед тем, как рак полностью сожрал ее поджелудочную железу.

— В конце я не узнавал эту женщину, — говорит он.

Он знает, что прощение залечивает раны, но сегодня оно ему не дается. Гнев и разочарование саботируют выздоровление.

Мать-одиночка смотрит на него, убирает ногу с колена и ставит на пол. Слеза преодолевает ее сопротивление и скатывается по щеке. Ее тело отражает ее скорбь.

— Прошлой ночью мне захотелось выпить, — говорит ветеран. — Это застало меня врасплох. Я думал, что через двадцать лет мне ничего не грозит, но оказалось не так. Очевидно, пристрастие стремится всплыть на поверхность, как дерьмо в канализации. До чего же она упорна, эта чертова болезнь.

Один из новеньких с испуганным видом оглядывает комнату. В нем поднимается паника. Чувствуя его тревогу, я пытаюсь поймать его взгляд — я понимаю, это созависимое действие, — и когда наши взгляды все же встречаются, я пристально смотрю на него. Нет ничего необычного в том, что значительная потеря вызывает непреодолимое чувство отчаяния, так часто случается даже у ветеранов.

Неожиданно в моем сознании всплывает Клара, и во мне разгорается ощущение утраты. Я вспоминаю, как боролся с зависимостью пять лет назад, когда ее смерть стала моей постоянной спутницей, и это воспоминание загоняет меня, маленького мальчика, в глубокий колодец печали. Я чувствую, как скорбь устраивается в самом центре моей груди, тревога вызывает прилив адреналина. Мрачный и одинокий, я испытываю облегчение от того, что собрание заканчивается. Я смотрю на Мать-одиночку, которая идет к двери. Ее слезы дают волю моим слезам.

— Привет, незнакомец.

— Привет.

— Сегодня без друга?

— К сожалению, да. У него свидание.

Я не знаю, зачем все это говорю; у Мохсина нет никакого свидания. И вряд ли будет, пока он не закончит свое исследование в Королевском колледже психиатров, над которым он работает дни и ночи. Это исследование — еще одна причина, почему я опять в одиночестве сижу за нашим столиком и не говорю правду. Но я ничего не могу с собой поделать. Я лжец по натуре.