Элис Лаплант - Расколотый разум

– Вы с папой не так много говорили о вашей юности. У меня создалось впечатление, что ваша встреча изумила вас обоих. Он с юридического, ты с медицинского. И вы абсолютно поглощены друг другом. Доктор Дзиен пару раз говорил об этом с некоторой долей ревности, как мне показалось.

– Да. Так оно и было.

– Ты не очень любишь говорить об этом. Как и папа.

– Я бы предпочла это не обсуждать.

– Потому что?..

– Потому что на некоторые вещи лучше смотреть издалека. Некоторые тайны только исчезают, а не раскрываются. Мы нашли друг друга. И никогда не жалели об этом в отличие от многих других пар, сошедшихся в юности.

Молодой мужчина берет свой мягкий кожаный портфель, наклоняется, проводит губами по моей щеке.

– Пока, мам. Увидимся на следующей неделе. Наверное, во вторник, если работа позволит.

У него определенно знакомое лицо, выбивающееся из череды других. Позже, после ужина, наконец всплывает подходящее имя.

– Джеймс! – говорю я, пугая ветерана так, что он проливает воду в свой хлебный пудинг.

И лишь какое-то время спустя я понимаю, что моя икона пропала. Но оставляю мысль при себе.

Они что-то говорят, показывая на свои головы. Показывая на мою голову. Тянут меня за волосы. Я отталкиваю их руки.

– Парикмахер. Парикмахер здесь. Настал твой черед.

– Что такое парикмахер?

– Пойдем, ты увидишь, и тебе станет легче!

Я позволяю поставить себя на ноги, шаг за шагом меня ведут по коридору; мы проходим мимо набитых кресел, расставленных группками, будто бы они общаются. На столах свежие цветы. Что это за место?

Мы входим в большую комнату со сверкающим плиточным полом. Вдоль одной из стен стоят высокие шкафы с пластиковыми корзинами. В них пряжа, разноцветная бумага, маркеры. У стены напротив длинная стойка с раковиной посередине. Столы и стулья сдвинуты в сторону, на полу – чистая клеенка, на ней – пластиковый стул. Рядом стоит женщина, одетая в белое.

– Вы бы хотели вымыть волосы перед стрижкой? – спрашивает она и отвечает сама себе: – Да, вижу, что это хорошая идея.

Меня разворачивают, вежливо, но настойчиво наклоняют над раковиной. Волосы и шею постыдно трут, споласкивают, снова трут и снова споласкивают. Отводят меня обратно и сажают на стул, женщина пытается расчесать меня.

– Как мы будем стричься сегодня?

Вмешивается другая женщина:

– Думаю, коротко. Очень коротко. У нас есть определенные проблемы с расчесыванием.

Женщина в белом радостно соглашается:

– Очень хорошо! Коротко так коротко!

Я пытаюсь возражать. Мои волосы всегда хвалили, их густоту и цвет. Джеймс звал меня Рыжиком в моменты особой нежности.

– Нет, – говорю я, но никто не обращает внимания. Я чувствую давление и холод стали у скальпа, слышу как чикают ножницы. Обстригают будто овцу.

Вокруг собираются другие люди, глазеют.

– Она похожа на мужчину, – говорит одна женщина довольно громко, на нее шикают. Интересно, что это. Мужчина. Женщина. Мужчина. Женщина. У слов нет значения. Кто же я на самом деле?

Я смотрю на свое тело. Оно худое и иссушенное. Тело андрогина. Впалая грудь, куриные ноги, я вижу мыщелки бедренных костей и коленные чашечки под отвисшей кожей. Лодыжки без носков выглядят прозрачными и уязвимыми, будто сломаются, если я их слишком сильно нагружу.

– Вы прекрасны, – говорит женщина во время стрижки. – Как Жанна д’Арк. – Она держит карманное зеркало. – Видите. Гораздо лучше.

Я не узнаю лицо. Сухопарое, со слишком острыми скулами и слишком большими глазами, она будто не с этой планеты. Зрителей стало больше. Будто бы их притянуло к странному зрелищу. И вот, тайная довольная улыбка. Словно приветствующая их.

Что-то возится у моих лодыжек. Маленькое пушистое существо. Пес. Это Пес. Как в той шутке. Про атеиста с дислексией и бессонницей. Я и сама стала такой вот шуткой.

Мне удалось не принять таблетки сегодня с утра, поэтому я на взводе. Чувствую себя живой. Прежде чем спрятать их под матрас, я их изучаю. Двести миллиграммов веллбутрина. Сто пятьдесят миллиграммов кветиапина. Гидрохлоротиазид, мочегонное. И что-то я не узнаю, продолговатая и бледно-бежевая капсула. Я разламываю ее в пальцах и даю порошку высыпаться на ковер.

Я делаю три круга по большой комнате, тщательно игнорируя коричневую линию. Я переступаю через нее, обхожу, но никогда не встаю на нее. Не ступать на трещину. Снова и снова. Я считаю двери. Один. Два. Три. Четыре. Всего двадцать, четыре из них не ведут никуда.