Дот Хатчисон - Розы мая

Я уверена в себе.

Мы останавливаемся у «Старбакс», чтобы купить питья в дорогу, потом едем дальше.

Дорога до Роузмонта долгая и спокойная; мы оба прихлебываем из термосов, пока не выпиваем всё. Из радио тихо льется музыка, ее почти не слышно из-за гудения и жужжания системы отопления. На полпути начинает идти снег; тяжелые мокрые хлопья липнут к лобовому стеклу и сразу тают на теплой поверхности. Наконец навигатор Арчера командует нам изменить направление.

Мои пальцы не перестают дрожать. Прячу их в перчатки, пусть лучше потеют. Хорошо было бы прямо сейчас поверить в Бога. Прекрасно иметь что-то или кого-то, кому можно молиться и рассчитывать, что тебя услышат. Опять же, будь я по-настоящему верующим человеком, вряд ли пошла бы на такое. Ну, вы понимаете.

Пока мы едем, снегопад усиливается. Проезжаем через городок Роузмонт; на улице группа мужчин и женщин в оранжевых жилетах с лопатами и ведрами с солью. Три человека с большими скребками сидят у обочины возле пункта обогрева, готовы оказать помощь всякому, кто не сможет выбраться из дома. В городке живет не так уж много людей; я читала в статье про часовню, что жителям приходится возить детей в школу, ездить за покупками и на почту в другие населенные пункты.

Арчер хмурится – нашу машину встречают и провожают по дороге любопытными взглядами.

– Что за невидаль – приезжие?

– Это маленький городок.

В нескольких милях отсюда расположен Шайло с его часовней. Такой же маленький, как и Роузмонт, но в нем целых четыре церкви, а часовня осталась от богатой шахтерской семьи, которая владела бо́льшей частью земель в округе. Она до сих пор пользуется популярностью у людей различных вероисповеданий – здесь происходят венчания.

Арчер паркуется на удалении от часовни, а я так очарована окружающим нас видом, что на мгновение забываю, зачем я здесь. Я словно внутри снежного шара. Снег покрывает крутую крышу, но его слой еще недостаточно толст, чтобы полностью спрятать плитки черепицы. Стены тоже белые, то ли оштукатуренные, то ли лепные – на них остались щедрые мазки, как на картине маслом, подчеркивающие текстуру материала. Маленькие розетки по обеим сторонам от темно-красной двери отсвечивают синим, и это подчеркивает красоту здания. На этой стороне не будет столько солнца, чтобы озарить большие окна во всем их великолепии, но в маленьких оконцах есть своя магия.

Достаю и осматриваю камеру, вешаю сумку на плечо и выбираюсь из машины, саму камеру держу в руках. Дверь захлопываю бедром. Прислоняюсь к радиатору автомобиля, от него сквозь пальто и сырость тающего снега идет тепло; какое-то время просто всматриваюсь в то, что вижу перед собой.

Съемку нельзя начинать сразу; невозможно видеть через объектив все окружающее. Арчер еще сидит в машине, когда я поднимаю камеру и начинаю фотографировать; крошечная часовня совсем растворилась бы на фоне снега, если б не ее пронзительно яркие детали. По широкому кругу обхожу здание, ищу интересные ракурсы. Восточная и западная стены, как и в методистской церкви в Хантингтоне, выполняют не только функцию опоры, но и служат обрамлением для окон. Даже без солнечных лучей, без возможности отследить игру отблесков на свежем снегу окна великолепны. Западный витраж представляет Иисуса, идущего в бурю по воде; его ученики сгрудились в углу на борту грубо сколоченной лодки.

Джозефина относилась к епископальной церкви, мы иногда из любопытства ходили с ней в храм, а потом Чави взяла и разрисовала окна по мотивам библейских историй, вот как здесь. На самом деле я об этом годами не вспоминала.

Северная сторона цельная, если не считать трех розеток в теплых оттенках желтого, янтарного и коричневого. Затейливо исполнено – если вы верите в Троицу, то замечаете, что в каждой доминирует один цвет, но содержатся все три, и вокруг внутренних краев они перетекают друг в друга. Интересно даже для неверующих.

Делаю еще один круг, на этот раз подойдя ближе. За мной остаются овальные зеленые следы, хотя свежий снег припудривает их довольно быстро. Восточная стена сама по себе напоминает о восходе, и я жалею, что не вижу его сейчас во всей теплоте и красках, пылающих в лучах солнца. Есть цвета, которые я никогда не додумалась бы придать рассвету – ярко-синий и нежно-зеленый, они получаются от размывания индиго и сиреневого, но это такие вещи, которые могла бы если не объяснить, то понять только Чави.

Когда я возвращаюсь к исходной точке, Арчер все еще в машине.