Джоди Пиколт - Похищение

Жертвоприношение.

Спугнутая дождем из мелких камешков, я успеваю поднять голову как раз вовремя, чтобы увидеть Рутэнн в пятнадцати футах над собой. Она стоит на краю обрыва, тело ее обмотано белоснежной тканью.

— Рутэнн!

Вопль мой, эхом прогремев в каменном мешке, исчезает в небытии.

Она смотрит вниз — и наши взгляды встречаются.

— Не надо, Рутэнн, прошу тебя, — шепчу я, но она лишь качает головой.

«Прости».

В эти полсекунды я думаю о Вильме, о Дереке, о себе самой, в конце концов. Обо всех тех людях, которые не хотят остаться одни и которые якобы знают, как ей будет лучше. Я думаю о врачах и лекарствах, которых Рутэнн не принимала. Думаю, что смогла бы уговорить ее спуститься, как уговаривала уже не один десяток самоубийц. Но правота в таких обстоятельствах — категория субъективная. Не родственники Рутэнн, требующие, чтобы она жила, полысеют от химикатов, не им ампутируют грудь, не они будут медленно, капля за каплей, иссякать. Легко сказать «Рутэнн, спустись со скалы…», но только в том случае, если ты — не сама Рутэнн.

Я не понаслышке знаю, каково это, когда за тебя делают выбор, который по праву принадлежит тебе.

Я гляжу на Рутэнн и медленно киваю.

Она улыбается. Я — ее свидетельница. Я смотрю, как она срывает концы ткани с худых плеч и забрасывает их за спину, как ястребиные крылья. Я смотрю, как она сходит с обрыва и взмывает в Мир Духов. Я смотрю, как совы несут ее тело к израненной земле.

Как только удается поймать сигнал, я звоню в полицию племени и рассказываю, где искать тело Рутэнн. Грету я спускаю с поводка и швыряю ей плюшевого лосенка — награду за хорошую работу.

Я никому не скажу, что я видела. Не скажу, что у меня была возможность ее остановить. Нет, я скажу, что мы с Гретой нашли ее уже мертвой. Скажу, что мы опоздали минут на пять.

Хотя на самом деле мы успели как раз вовремя.

Я снова беру мобильный и набираю другой номер.

— Пожалуйста, забери меня отсюда, — говорю я.

И только потом мы говорим обо всем остальном: где я, где он, сколько времени ему понадобится, чтобы найти меня.

Вчера утром, до начала Домашнего Танца, когда золотой орел восседал на крыше в ожидании кацин, прилетел еще один орел. Птицы провели весь вечер вместе. Рутэнн тогда сказала, что такое бывает: орла навещает его мать. Под вечер она улетает, оставив сына выполнять свое предназначение.

Интересно, прилетит ли орлица-мать снова. Наверное, нет. Наверное, она знает, где его искать.

В тот вечер в Сиполови приезжает Луиза Масавистива. В деловом костюме, с модным «бобом» густых черных волос она выглядит полной противоположностью своей матери.

Когда я впервые ее вижу, она сидит, согбенная как старуха, за кухонным столом и греет руки о кружку чая. Глаза у нее покраснели. В чертах лица безошибочно узнается Рутэнн.

— Это вы нашли ее в Таваки, — говорит она.

Я уже знаю, что Рутэнн покончила с собой в месте, выбранном не случайно, возле петроглифов семьсот пятидесятого года до нашей эры. Туда не пускают без специального разрешения. Если идти по краю каменной чаши напротив утесов, в конце концов упрешься в Ореховый каньон и пещерные «квартиры».

— Мне очень жаль, — говорю я Луизе.

— Она не хотела лечиться. Обещала, что будет, но только чтобы я не злилась. Мы с ней постоянно ругались. По любому поводу.

Луиза достает салфетку, вытирает слезы, сморкается.

— Четыре месяца назад у нее в груди обнаружили затвердение и через неделю сделали операцию. Опухоль продолжала расти, но врачи решили, что смогут сдерживать ее с помощью химиотерапии и облучения. Хотя я могла им сразу сказать, что мою мать они сдержать не смогут ничем.

— Мне кажется, — осторожно говорю я, — Рутэнн знала, чего ей хочется.

Луиза упирается взглядом в клеенку на столе. По красным клеткам разбросаны монеты, как будто кто-то хотел сыграть в шахматы, не имея в распоряжении фигур. Она берет несколько центов и зажимает в кулаке.

— Мама научила меня считать мелочь, — тихо говорит она. — Я очень долго не могла запомнить, думала, что монета в десять центов — это один цент, она ведь меньше. Но мама не сдавалась. Говорила, что уж что-что, а мелочь считать я обязана научиться. — Луиза промокает глаза мятой салфеткой. — Простите. Просто… Смешно, как мы твердим, что дети — собственность родителей, хотя на самом деле все наоборот.

Я вдруг вспоминаю себя совсем маленькой, вспоминаю, как отец меня обнимал. Я пыталась обхватить его, но у меня не получалось закольцевать экватор его тела полностью, отец все равно оставался необъятным. И вот однажды у меня получилось. Не он меня обнял, а я его, — и в тот миг мне очень хотелось, чтобы он обнял меня в ответ.