Том Клэнси - Государственные игры

Хаузен сжал губы и сделал паузу, прежде чем продолжил.

– Жирар отпустил девушку, и та упала на мостовую. Она была без сознания. Затем он подбежал к реке, спрыгнул с берега и сунул голову второй американки под воду. Пытаясь его остановить, я потерял опору и тоже рухнул в реку. А Жирар продолжал держать голову девушки под водой… – Хаузен обеими руками сделал движение вниз, -…и все вопил и вопил, что все американки – продажные твари. Когда мне удалось встать на ноги, было уже поздно. Тело девушки уносило течением, ее каштановые волосы распластались по воде. Жирар выскочил на берег и столкнул в реку другую девушку. Потом он приказал мне идти за ним. Я был в состоянии прострации. Кое-как собрав свои вещи, я потащился в темноту следом за Жираром.

– И вас так никто и не видел? – спросил Худ. – Так никто и не услышал и не подошел поинтересоваться, что происходит?

– Может быть, кто-то и слышал крики, но не придал им значения. Студенты вечно о чем-то спорят или визжат из-за крыс на набережной. Возможно, кто-то подумал, что девушки занимаются у реки любовью. Крики, ахи, вздохи – могло быть и так.

– Что вы делали после того, как ушли? – продолжил допытываться Худ.

– Мы отправились в отцовское поместье Жирара на юге Франции. Жирар уговаривал меня остаться там и даже заняться вместе бизнесом. Я ему действительно нравился. Несмотря на разницу в нашем социальном происхождении, он все же уважал мои взгляды. Я единственный говорил ему в лицо, что он – лицемер, который восхищается Троцким и Марксом, но живет в роскоши, не гнушаясь деньгами своей семьи. Ему нравилось, как я с ним спорил. Но остаться я не мог. Я был не в силах находиться с ним рядом. Так что я вернулся в Германию. Но и там мне не было покоя, а поэтому…

Хаузен умолк и посмотрел на свои сжатые кулаки. Руки его все еще дрожали, и он постарался расслабить их.

– А потому я отправился во французское посольство в Германии, – продолжил он, – и рассказал им там о случившемся. Я признался во всем. Они пообещали допросить Жирара, а я сообщил, где меня смогут найти. Я готов был отправиться в тюрьму, лишь бы хоть как-то загладить свою вину.

– И что же произошло?

– Французская полиция весьма отлична от сил правопорядка других стран, – с горечью заметил Хаузен. – Похоже, они не столько раскрывают дела, сколько улаживают их, особенно когда в них втянуты иностранцы. Для них это были просто нераскрытые убийства, которые могут и оставаться таковыми.

– Они хотя бы допросили Жирара?

– Не знаю, – ответил Хаузен. – Но даже если бы они это сделали, подумайте сами, что значит слово сына французского миллионера против слова какого-то бедного немецкого юноши.

– Но ему пришлось бы объяснить, почему он столь поспешно бросил институт…

– Герр Худ, Жирар из тех людей, что обладают особым даром убеждения. Он и впрямь с легкостью смог бы убедить вас, что оставил институт из-за того, что в лекциях опускались мексиканские речи Троцкого.

– А как насчет родителей девушек? Не верится, что они могли все это так оставить.

– А что они в силах были сделать? – спросил Хаузен. – Они приехали во Францию, требуя справедливости. Они завалили петициями французское посольство в Вашингтоне и американское в Париже. Они объявили награду. Однако тела девушек доставили в Штаты, а французы повернулись к их семьям спиной. Вот более ли менее и все.

– Более ли менее?

В глазах Хаузена стояли слезы.

– Жирар написал мне через несколько недель. В письме говорилось, что придет день и он вернется, чтобы проучить меня за коварство и предательство.

– И больше вы от него ничего не имели?

– До сегодняшнего дня, пока не раздался его звонок. Я поступил в институт здесь, в Германии, и так и жил, испытывая вечный стыд и чувство вины.

– Но вы же не сделали ничего такого, – возразил Худ. – Вы даже пытались остановить Жирара.

– Мое преступление заключалось в молчании сразу после случившегося, – вздохнул Хаузен. – Как и многие из тех, кто чувствовали запах дыма из труб Аушвица, я ничего не сказал.

– Вам не кажется, что степень вины несколько несопоставима?

Хаузен несогласно покачал головой.

– Молчание есть молчание, а это – молчание, – ответил он. – Из-за моего молчания на свободе разгуливает убийца. Теперь он называет себя Жирар Доминик. И еще он угрожает мне и моей тринадцатилетней дочери.

– Я как-то не сообразил, что у вас есть дети, – признался Худ. – Где она сейчас?

– Живет со своей матерью в Берлине. Я, конечно, сделаю так, чтобы за ней присмотрели, но Жирар как неуловим, так и могущественен. Он способен добиться своего путем обмана и подкупа тех людей, которых не устраивает моя деятельность. – Хаузен покачал головой. – Позови я в тот вечер полицию, удержи Жирара или хоть что-то сделай – и жил бы я себе спокойно все эти годы. Но я не сделал ничего. И у меня не было способа загладить свою вину, иначе как бороться с той ненавистью, которая и заставила Жирара убить этих девушек.