Нора Робертс - Искушение злом

Они уселись на земле рядом с ручьем, откуда у нее был хороший вид на дерево, и принялись разворачивать сэндвичи и сухой картофель. Иногда по дороге проезжала машина, но большую часть времени они провели в тишине.

— Мне этого не хватало, — произнесла Клер, откинувшись на валун. — Тишины.

— Ты из-за этого вернулась?

— Отчасти. — Она наблюдала, как он достал из пакета ломтик картошки. «У него прекрасные руки, — поняла она, — несмотря на сбитые и пораненные костяшки. Она отольет их в бронзе, сомкнутыми на рукоятке меча или прикладе ружья». — Ну, а ты? Если и был кто-то, кто лез из шкуры вон, чтобы выбраться отсюда, это был ты. Я так до сих пор и не понимаю, зачем ты вернулся, да к тому же в качестве столпа общества.

— Слуги народа, — поправил он и откусил от сэндвича. — Может быть, в конце концов, я понял, что проблема не в Эммитсборо, а во мне. — «Это лишь отчасти правда, — подумал он. Все остальное относилось к воплям в старых домах, пистолетной пальбе, крови, смерти».

— Да все в порядке, Рафферти. Просто в своем непокорстве подростка ты ушел на шаг дальше большинства. — Она улыбнулась ему. — В каждом городе должен быть хулиган.

— Ну а ты всегда была пай-девочкой. — Он рассмеялся, когда отвращение пробежало по ее лицу. — Умная дочка Кимболла, лучше всех училась в школе, вступила в ученический совет. Тебе наверное по сей день принадлежит рекорд по продаже самого большого количества скаутского печенья. — Ладно, Рафферти, я не хочу сидеть здесь, чтобы меня обижали.

— Я любовался тобой, — сказал он, но глаза его блеснули. — Правда. Когда ты не вызывала у меня отвращения. Хочешь картошки?

Она засунула руку в пакет. — Лишь потому что я придерживалась правил.

— Ты придерживалась, — трезво согласился он. — Конечно придерживалась. Он протянул руку, чтобы поиграть с медным крючком на ее комбинезоне. — Мне кажется все время думал, способна ли ты вообще терять рассудок.

— Ты никогда обо мне не думал.

— Думал. — Он снова поднял взор на нее. Глаза его по-прежнему улыбались, но в них заключалось беспокойство, заставившее ее волноваться.

Оп-па. Эта единственная быстрая мысль пронзила ее сознание.

— Я раньше удивлялся, как часто мой разум был занят тобой. Ты была еще ребенком, притом костлявым, из благополучной и добропорядочной семьи. И все знали, что нет парня, у которого с тобой хоть что-нибудь получилось. — Когда она сбросила его руку с застежки, он лишь улыбнулся. — Наверное я думал о тебе, потому что мы с Блэйром начали тусоваться.

— В тот момент, когда он был балбесом.

— Вот именно. — Он так и не понял, как ей удалось так сухо говорить при ее гортанном голосе, но ему это нравилось. — Так ты когда-нибудь теряла рассудок, Худышка?

— У меня были разные моменты в жизни. — Разозленная, она занялась сэндвичем. — Знаешь, люди не воспринимают меня как худощавую, правильную дуру из глубинки.

Он и не думал, что получит такое удовольствие, наблюдая за тем, как она выходит из себя. — Как же люди тебя воспринимают, Худышка?

— Как преуспевающего и талантливого скульптора со своим взглядом на вещи. На моей последней выставке, критики… — Она оборвала свою речь и гневно посмотрела на него. — Черт бы тебя побрал, Рафферти, из-за тебя я Разговариваю как дура.

— Да ничего. Ты среди друзей. — Он стряхнул крошки у нее с подбородка. — Так ты себя прежде всего воспринимаешь, как художника?

— А ты себя не воспринимаешь прежде всего полицейским?

— Да, — произнес он мгновение спустя. — Наверное воспринимаю.

— То тут, то там что-то происходит. — И поскольку случай с кладбищем все еще занимал его мысли, он рассказал ей о нем.

— Как мерзко. — Она обхватила себя руками, неожиданно вздрогнув. — И не похоже на то, что может здесь случиться. Ты подозреваешь детей?

— Больше ничего в голову не приходит, но нет, я не подозреваю детей. Все слишком чисто и с очевидным умыслом.

Она оглянулась, наслаждаясь картиной тихих деревьев, слушая музыку ручья. — Слишком жестоко.

Он пожалел, что заговорил об этом и сменил тему разговора, обратясь к воспоминаниям.

Он не думал о ранах и ушибах. Было просто, возможно, слишком просто разрушить его тело. Ему нравилось смотреть на нее, на то. как шапка ее волос улавливала солнечные лучи. Поразительно, что десять лет назад он не замечал, насколько у нее ровная, гладкая, мягкая кожа. Ее глаза запомнились ему больше всего, золотое, почти колдовское их свечение.

Теперь ему нравилось прислушиваться к интонациям ее голоса, к их взлетам и падениям. За разговором в обсуждении точек зрения прошел полдень, укрепляя дружбу, которая была прекрасна в своей хрупкости в детстве.