Эрик Ластбадер - Черное сердце

— Я больше не пью, — тихо сказал Ту. — Во всяком случае, это не то, что было раньше: иногда немного ликера или шампанского, да и то по случаю какого-нибудь события, — он сел совсем прямо. — Я больше никогда не буду пить...

— Ты не делаешь очень многих вещей, без которых раньше не мог обходиться, — Ким налил себе чаю, — ты больше не пьешь свой любимый черный китайский чай, ты одеваешься как американец, ты говоришь как американец, ты живешь с американкой. Ты отказался от наших традиций. О своей семье ты тоже больше не думаешь?

— Я тебе скажу, Ким, чего я больше не делаю, — Ту побледнел. — Я больше не просыпаюсь среди ночи в холодном поту, я больше не думаю сутками напролет о том, что было бы, если бы горящая балка не переломала мне ноги, я больше не рву на себе волосы и не сокрушаюсь, что не погиб в ту ночь, я больше не бегу от действительности, напиваясь каждый вечер до полусмерти. Я еще кое-что скажу тебе, братец: за это я должен благодарить Эмму. Сейчас я счастлив, я думаю о сегодняшнем дне, и он меня вполне устраивает. А иногда, пока еще очень редко, я ловлю себя на том, что начинаю задумываться о будущем. Этим я не занимался с двенадцати лет. Мы ставим парус и выходим в море, мы ловим рыбу, гуляем. Мы даже занимаемся любовью. Мы проводим время точно так же, как все нормальные влюбленные.

Глаза Ту блеснули, он в упор посмотрел на брата:

— А теперь скажи, что все это не одобряешь.

— Я не одобряю, — Ким медленно и тщательно подбирал слова, — твой отказ от всего того, что делает нас уникальными в этом мире. Погляди на себя — дизайнерские джинсы, модная майка, минеральная вода «перье». Великий Будда! Ты так американизировался, что даже родная мать тебя не узнала бы!

— Но я счастлив, — Ту наклонился вперед, — я счастлив, Ким, а вот ты — нет. Взгляни правде в глаза. Ты динозавр. Ты и тебе подобные, вы пережили то время, когда могли приносить пользу. Ты не понимаешь этого, но я наконец стал свободным. Я освободился от прошлого, от вечного чувства вины, которое по-прежнему давит на тебя свинцовой гирей.

— А как же месть? Все те бесконечные дни и ночи в Пномпене, когда мы выслеживали убийцу нашей семьи? Не говоря уж о тех силах и средствах, которые я угробил для того, чтобы механизм нашей мести наконец-то пришел в действие?

— Это путь смерти, — спокойно возразил Ту, — неужели ты этого не понимаешь? Мы живем не для того, чтобы мстить.

— А что ты скажешь о чести? — прищурился Ким. — О ней мы тоже забудем? Одним взмахом руки сотрем понятие, которое на протяжении веков составляло суть нашего народа? Мы в долгу перед нашей семьей, души наших близких не могут обрести покой.

Он отставил пустую чашку и присел рядом с братом на корточки:

— Разве ты не понимаешь, что поправ законы чести, наплевав на наш долг, мы превращаемся в ничто?

Ту вздохнул и накрыл ладонью запястья брата:

— Прекрасный день, ясный и теплый. В такие дни мы с Эммой поднимаем парус и идем на север, полюбоваться закатом. Ужинаем в открытом море. Не хочешь присоединиться к нам сегодня вечером?

Сквозь зеркальные стекла темных очков Ким пытался поймать взгляд брата. Потом он осторожно убрал руку Ту, поднялся и вышел в комнату.

Эмма стояла посреди гостиной, на лице ее застыла неуверенная улыбка.

— Он прав, — спокойно сказала она, — вам надо хотя бы немного побыть с нами.

— Вы ничего не понимаете, вы американка.

— Вечером мы вместе ложимся в постель, — она говорила от сердца, не выбирая слов, — мы согреваем друг друга, разговариваем, занимаемся любовью. Скажите, Ким, в чем вы находите успокоение по ночам? В кошмарах прошлого. А когда они отступают, остается только ваша ненависть.

Очнувшись, он в первый момент забыл, где находится, и сразу же поинтересовался, не звонили ли ему.

На лице сестры появилось сочувственное выражение:

— Нет, но час назад приходила молодая леди, она интересовалась вашим самочувствием.

Глаза ее странно блеснули, она встала и направилась к двери:

— Я сказала ей, что нет смысла сидеть под дверью палаты и ждать.

— Но...

— Вам нельзя волноваться, — сестра просто отмахнулась от его слов, — я сказала, чтобы она зашла попозже и, конечно же, она придет. А сейчас я позову доктора. Он велел вызвать его, как только вы придете в себя.

— Я не знаю никакой женщины, — недоуменно пробормотал Трейси, но дверь уже закрылась.

В палате он был один. Через окно с правой стороны палату заливал солнечный свет. Утро или вторая половина дня? Утро, решил он, днем свет более резкий.