Давид Лагеркранц: Искушение Тьюринга

Леонард медленно подошел к столу, за которым сидела молодая дама по имени Эллен, и попросил ее принести медицинскую энциклопедию.

– Но… вы ведь не больны, сэр? – испуганно осведомилась она.

– Нет, нет, – поспешил успокоить даму Корелл.

И, несколько смущенный, направился к своему месту возле окна.

Наутро после того дня, когда пропал отец, Леонард проснулся с мыслью, что все образуется, что вчерашние события не более чем отправной пункт новой, лучшей жизни. Полный надежд, он вышел прогуляться и, встретив на берегу, возле красных сараев с рыболовной рухлядью, мужчину в странной шляпе, принял его за одного из местных шутников. Мужчина направлялся к их дому. Мальчик подумал, что он разыскивает отца.

И на этот раз распаленное воображение сыграло с Леонардом злую шутку. Потому что человек, которого он встретил, был не кто иной, как полицейский в шлеме. Дома, прошмыгнув на кухню, Леонард ожидал услышать от матери что-то вроде того, что «вчера вечером папа навеселился всласть», когда вдруг заметил, что она во вчерашнем платье. Полицейский – рослый, бородатый мужчина – был уже тут.

– Ступай в свою комнату, – велела мать.

Леонард затаился за дверью. До него доносились лишь обрывки разговора. Мальчик подошел к окну, долго смотрел на море и черную рыбацкую лодку, но в конце концов не выдержал:

– О чем ты с ним говорила? О чем?

Мужчина в шлеме к тому времени успел покинуть дом.

– Успокойся, Леонард, – ответила мать.

По ее голосу он понял, что случилось самое страшное из всех возможных несчастий. Прежде чем прояснились детали, мальчик услышал о некоем мужчине, попавшем под товарный поезд, шедший из Бирмингема. И что есть основания полагать, что этот мужчина – его отец, поэтому мать должна пойти взглянуть на тело. В общем, если существует наиболее подходящее время для молитв, то оно настало.

Но надежды рухнули сразу. «Я сирота, сирота…» – повторял про себя Леонард, как будто лишился не одного, а обоих родителей. Поэтому он не был особенно шокирован, когда мать вернулась с опознания. Она остановилась на пороге – с пронзительно красными губами и глазами настолько узенькими, что казалось удивительным, что она вообще видит. «Отец умер, его больше нет», – объявила мать, как будто вся дальнейшая жизнь должна была стать не более чем необязательной иллюстрацией к этой фразе.

Леонард должен был как-то отреагировать – слезами или истерикой. Но единственное, что он помнил, – как сломал стул эпохи королевы Анны. Это дало выход скопившемуся внутри безумию, тем более что совершалось осознанно и методично, пока не треснули, разломавшись на части, три ножки, а затем и спинка.

Мать молча наблюдала за его действиями и только под конец откомментировала их одной-единственной фразой:

– Этот стул ему никогда особенно не нравился.

Буквально сразу – как будто ее горе не нуждалось в переходных стадиях – она погрузилась в оцепенение, выглядевшее со стороны как смирение или успокоение. Вечерами играла на фортепиано что-то светлое и счастливое, словно раскладывала пасьянс, и с особенной любовью и тщательностью расчесывала волосы. Таким образом мать могла обмануть кого угодно, только не Леонарда. Он-то чувствовал, как вокруг нее вибрирует воздух.

Отчаяние просачивалось сквозь щели в двери ее спальни. Мать даже начала говорить о нем вслух, как будто вдруг поняла, что все равно ее выдает язык тела. Когда за обедом она улыбалась и рассуждала о погоде, мальчику хотелось кричать: «Ну заплачь же ты, наконец!» Но дальше намеков и смутных желаний дело не заходило, и тогда он ушел в себя. Подолгу прогуливался вдоль побережья или железной дороги, с тем настроением, с каким люди обычно ходят на кладбище.

Ему потребовалось время, чтобы сориентироваться в ситуации. Нет, никто так и не снизошел до объяснений. И все шло бы, как шло до того, если б не та находка возле ржавой силосной башни и двух похожих на остроконечные шапки кустов. В траве, рядом с рельсой, лежала черная отцовская перчатка с отворотами гармошкой. Еще не поняв, в чем здесь дело, мальчик почувствовал, что набрел на что-то важное, на решающую улику. Отныне смерть отца перестала быть просто несчастным случаем. Она превратилась в тайну, которую нужно было разгадать. Снова и снова мальчик спрашивал себя: выпала ли эта вещица из кармана отца случайно? Что, если он швырнул ее в гневе? Или даже положил рядом с рельсой в качестве зашифрованного послания?