Лев Линьков: По следу

«Крепкий дом» оказался не в лучшем состоянии, чем конюшня: стёкла в окнах выбиты, двери сорваны с петель, печка сломана. Однако выбирать было не из чего, и, заткнув окна мешками и еловыми ветками, пограничники легли спать.

— Золото, одним словом, — пошутил красноармеец Панюшкин, располагаясь с товарищами на запорошённом снегом полу.

Кузнецов напомнил, чтобы никто не вздумал петь или зажигать спичек (поблизости могли быть бандиты), и назначил четверых бойцов, из тех, что потеплее одеты, часовыми.

— Пойдём, Фёдор Иванович, побеседуем, — сказал он Деду, сделав все нужные распоряжения.

Они вышли на свежий воздух. С трёх сторон к заставе подступала тайга. Щетинистые тёмносизые сопки высились вокруг. Золотая падь шла перпендикулярно границе, ветры настойчиво дули вдоль неё, будто в гигантской трубе, отчего снега тут было совсем мало.

— Мороз завтра ударит, — сказал Дед, посмотрев на помутневшую луну, окружённую светлыми кольцами.

— А как насчёт живности? — поёживаясь от холода, тихо спросил Кузнецов. — Людям кушать надо будет, а на губернию расчёт пока плохой.

— Кабанов пропасть, самая лучшая пища. Только учти, что на старого секача-самца идти опасно: промахнёшься — задерёт; охоться на самок и на молодых. Зимой ищи их в кедровнике, летом в падях, а осенью под дубами — охочи они до желудей.

Командир промолчал, вглядываясь в скрадываемые сумраком мохнатые горбатые сопки. Фёдор Иванович глянул сбоку на молодое лицо чекиста: русая прядь волос выбилась из-под козырька на самые брови, светлосерые глаза сосредоточенно серьёзны, над юношески пухлой верхней губой едва-едва пробиваются усики.

— Давненько воюешь?

— С восемнадцатого.

— А с пулей где поцеловался? — Федор Иванович ещё в первую встречу заметил на шее Кузнецова яркорозовую полосу.

— Под Одессой. Я служил у Котовского.

— Геройский, сказывают, человек! — восхищённо произнёс Дед.

— Редкостный! — Глаза Кузнецова потеплели при напоминании о любимом комбриге. — Мы вместе с ним на Днестр вышли, на границу.

— Каким же путём тебя к нам закинуло? — полюбопытствовал Дед. — Командировали?

— Сам попросился. «Владивосток далеко, но, ведь, это город-то нашенский»! — улыбнулся Кузнецов. — Я как услыхал, что Владимир Ильич это сказал, так покоя лишился: поеду— и баста!

— Неужели ты Ленина видел? — восхищённо спросил Кротенков.

— Как тебя. Двадцатого ноября прошлого года на пленуме Московского Совета, Я тогда учился в школе ВЦИК.

— Ильич знает, что означает для России Дальний Восток! — с гордостью сказал Дед. — Неспроста японцы с американцами, словно медведи на мёд, зарились на наши края, а как только Ильич послал под Пермь товарища Сталина — тут Колчаку крышка. Мы здесь, по силе возможности, тоже помогли самураям пятки смазать.

Ничто не могло лучше расположить Фёдора Ивановича к пограничнику, как известие, что тот самолично пожелал служить в Приморье. Кажется, если была бы возможность, Фёдор Иванович уговорил бы приехать сюда целый миллион человек. Конечно, не из таких, кто ищет лёгкой жизни, а жадных до труда — шахтёров, слесарей, пахарей. Да что миллион! Прикатили бы все десять, для всех десяти найдётся место и работа.

Дед размечтался. Он уже видел мысленно, как эти жадные до труда люди навезли сюда машин, весело корчуют тайгу, рубят русские избы, командуют реками и, конечно, закладывают новые шахты. В Сучане каждый бы шахтёр на время потеснился — пустил бы в свою хату хоть десять человек: «Милости просим, располагайтесь, как дома!..»

— Сегодня, наверное, всё спокойно обойдётся? — прервал Кузнецов радужные мечты Деда.

— Как сказать, не зарекайся, — откликнулся Фёдор Иванович. — Назаров должен быть тут поблизости.

Назаров, бывший полковник царской армии, после разгрома интервентов организовал крупную банду, которая рыскала где-то в этих местах, нападая на редкие сёла и красноармейские отряды.

— Завтра уезжаешь, значит? — спросил вдруг Кузнецов.

— Завтра, думаю, — нехотя ответил Фёдор Иванович.

— Ну, ну, — протянул Кузнецов. Он ничего не сказал больше, но Дед понял, что пограничнику не хочется так скоро расставаться с ним.

— Заждались меня в Сучане, — словно извиняясь, сказал Фёдор Иванович, — отдохну малость, да и уголёк рубать пора…

Однако вышло так, что Кротенков не уехал в Сучан ни завтра, ни через неделю. Утром он направился с Кузнецовым и двумя бойцами по участку показать им, где проходит линия границы.