Лев Линьков: По следу

«Бедно живём», — хмурился Фёдор Иванович, поглядывая на своих спутников. Пограничники были одеты кто во что горазд: кто в полную красноармейскую форму, кто в трофейную рыжую шинелишку, кто в полушубок. Но у всех на будённовках и шапках алели красные звезды.

Оружие тоже разнокалиберное: у кого русская трёхлинейка или берданка, у кого японский или американский карабин, у двоих бойцов не было и берданок, а только старые наганы.

У самого Деда за спиной висела трёхлинейка, сбоку побрякивала о седло длинная самурайская шашка в кожаных ножнах, украшенных накладными драконами и иероглифами — заклинаниями. Фёдор Иванович носил её как память о бое под Ивановкой, где в двадцатом году разыгралась страшная трагедия.

Заподозрив жителей Ивановки в связи с партизанами, каратели до основания снесли мирную деревню ураганным артиллерийским огнём. Из-под обугленных развалин онемевшие от горя и гнева партизаны вытащили около трёхсот трупов детей, женщин и стариков.

— По коням! — скомандовал тогда Кротенков.

Партизаны настигли роту карателей.

В ожесточённой рукопашной японский офицер изуродовал Фёдору Ивановичу левую щёку шашкой. Фёдор Иванович приподнялся на стременах, вырвал у самурая шашку и наотмашь развалил его от плеча до пояса.

Чтобы скрыть шрам, Фёдор Иванович отрастил бороду, и с тех пор, несмотря на то, что ему не исполнилось и тридцати пяти лет, его стали звать Дедом.

Командир пограничников Семён Кузнецов ехал бок о бок с Кротенковым. По его уверенной, лёгкой посадке Фёдор Иванович сразу определил, что Кузнецов бывалый и смелый конник.

— Трудновато тут будет, — сказал командир, глядя на разлапистые кедры, кондовые ели и могучие ясени, переплетённые тугими лианами, прогнувшимися под тяжестью снега.

— Зато летом красота, — оживился Дед. — Летом сопки, словно бабы на ярмарке, — все в цветах. Дожди у нас щедрые — каждая капля с ягоду, потому и растения буйные. А воздух, чуешь, какой! Нигде такого духовитого воздуха нет!

Федор Иванович сразу догадался, о чём думает молодой чекист: шутка сказать, охранять участок границы длиной в тридцать вёрст, по полторы версты на брата!

Неожиданно лошади остановились. Кузнецов натянул повод и почувствовал, что его Серко дрожит.

Кротенков поспешно снял с плеча винтовку. Командир знал, что тот зря ничего не делает, и, не мешкая, последовал его примеру. Дед привстал в седле и подался вперёд, держа палец на спусковом крючке.

«Назаровцы!..» — Кузнецов поднял левую руку, чтобы предупредить ехавших сзади бойцов.

— Погляди на снег, — прошептал Фёдор Иванович.

На снегу виднелись отпечатки огромных кошачьих лап. Тигр.

В безмолвном ожидании прошло несколько секунд. Наконец, Дед спокойным жестом перекинул ремень винтовки через плечо.

— Поехали! Во-первых, нас много, а во-вторых, он сыт: он тащил кабанчика, видишь — кровь на снегу…

Лошади все ещё волновались, но послушались команды и взяли шаг.

— Коней береги, — посоветовал Дед Кузнецову. — Тигры очень до них охочи. У нас в позапрошлом году самец с самкой трёх коней в одну ночь загрызли.

…На место прибыли на десятые сутки к вечеру. Дед вывел отряд по Золотой пади прямо к старому пограничному кордону. Кузнецов сказал, что кордон теперь будет называться заставой.

— А почему этот овраг зовут «Золотым»? — спросил он, разглядывая извлечённую из походной сумки карту-двухвёрстку.

— Не овраг — падь, — поправил Фёдор Иванович, — Золото тут раньше казаки мыли.

— Отлично! Богатое, значит, место. А речка как называется? — командир указал на текущую по дну пади шумливую незамерзающую речку.

— Тоже Золотая.

— Ну, значит, и заставу так назовём…

Речка, давшая, таким образом, название заставе, быстрым, озорным ручьём появлялась в отрогах приграничного хребта, причудливо крутилась между сопками и, перерезав заболоченную низину, впадала в большое озеро.

Застава помещалась в верхнем течении речки, где ширина её не превышала и трёх сажен. В обрамлённые снегом воды смотрелись низкорослые дубы с уцелевшими кое-где ржавыми листьями, клёны, длинные и корявые дикие яблони, насторожившиеся ели.

Заставу — низкий, вытянутый в длину бревенчатый дом — окружало несколько приземистых хибарок.

— Это конюшня, это баня, а то склад, — пояснил Дед.

— Была когда-то конюшня, — мрачно изрёк командир, осматривая полуразвалившееся строение.

— Руки приложить придётся, — подтвердил Фёдор Иванович, — зато дом крепкий. Мы в двадцать первом году тут месяца два стояли.