Лев Линьков - Мыс Доброй Надежды. Рассказы и повести

Небольшой конный отряд - двадцать красноармейцев, командир и проводник - пробирался сквозь Уссурийскую тайгу охотничьими тропами. Проводник Федор Иванович Кротенков намеренно повел конников самой чащобой. Командир отряда Семен Кузнецов запротестовал было: «Чего доброго, еще плутать начнем!» Однако Федор Иванович настоял на своем: «Так будет короче. Пройдем, как во Владивостоке по Светланской…»

Верстах в пятидесяти от Никольск-Уссурийска наткнулись на следы бивака.

- Назаровцы либо шубинцы,- насторожился Кротенков.

- Может, охотники? - усомнился командир.

- Охотники гуртом не белкуют. Гляди! - Федор Иванович показал на следы многочисленных сапог и на отпечатки, оставленные в снегу прикладами стоявших в козлах винтовок («Японские винтовки!»).

Он подобрал несколько окурков и молча протянул их командиру. Тот внимательно осмотрел окурки. Все стало окончательно ясно: охотники курят трубки, а тут сигареты, да к тому же еще американские.

- С полста было бандитов, не меньше,- прикинул Федор Иванович по следам.

- К тому же с «максимом»,- добавил Кузнецов.

От бивака уходили в чащу две широко расставленные параллельные лыжни.

- Догнать бы да прикончить банду,- подумал вслух Кузнецов.- Снег не успел засыпать следы, значит, белогвардейцы снялись отсюда совсем недавно, после окончания пурги. Только шут их знает, долго ли за ними гнаться, а отряду дан приказ: как можно быстрее пройти в назначенное место.

- Резона нет,- подтвердил Кротенков,- наскочишь негаданно - еще, чего доброго, перещелкают. Сам говоришь- у них станковый пулемет…

В пути минул февраль, а ветры дули все еще с севера и северо-запада. Они приносили с собой в Приморье остатки амурских и колымских морозов, разыгрывались метелями, донимая и всадников и коней.

- К ночи опять завьюжит,- щурился Федор Иванович на солнце.

Командир вскидывал к козырьку буденовки закоченевшую ладонь, бормотал: «Космография». Огромный белесый обруч окружал солнце, а по бокам его слепили глаза еще два ложных солнца.

Волнами застывшего океана вздымались окрест бесчисленные сопки. На склонах сопок и в широких лощинах - невиданный ранее лес: не то тайга, не то джунгли, знакомые по картинкам в учебнике географии.

Вот вымахнул сажен на двадцать тополь с узловатыми ветвями; лет так сто ему, если не все полтораста! Дубы в два обхвата соседствовали с черемухой. Могучие кедры поблескивали голубоватой хвоей рядом с ясенями, клены и липы побратались с разлапистыми елями. А вот и какие-то совсем неизвестные, чудные деревья, с светло-серой, будто бархатной корой. «Пробковое дерево,-объяснил Федор Иванович,- пробки из его коры делают».

Между всем этим разнодеревьем-густой подлесок. И все переплетено лианами. А на редких прогалинах чуть ли не до самых макушек кедров и кленов взобрались плети дикого винограда.

И командир отряда Кузнецов и большинство бойцов приехали сюда, на Дальний Восток, из России, не видали раньше такой природы и не уставали удивляться…

На пятые сутки отряд снова наткнулся на чью-то недавнюю стоянку.

- Охотники,- с одного взгляда определил Федор Иванович,- соболевщики. Трое их было… Луки делали,- поворошил он носком валенка запорошенные снегом стружки.

В тот же день конники миновали заброшенную китайскую фанзу. Кротенков попросил командира на минутку подзадержаться. Они вошли в небольшую глинобитную, крытую соломой хижину. Промасленная бумага в решетчатых окнах порвана, на полу - по колени снегу, дочерна закопченные стены, давным-давно потухший очаг. И чего тут понадобилось проводнику?

- Это фанза Син Хо,- глухо сказал Федор Иванович.- Син Хо спас меня после «тысячи смертей»… Неужто его убили? - Кротенков показал на десятки пулевых пробоин в стене.- Из пулемета палили…

- А кто он такой, Син Хо?

- Китаец, манза,- сняв малахай, сказал проводник.-Здешние китайцы манзами себя называют. Хороший человек был Син Хо, трудовик. Чумизу сеял, женьшень в тайге искал, да попусту. Слыхал? Корешок такой есть, корень жизни, лекарство, одним словом. В большой цене у китайцев.

Кузнецов хотел было спросить, что это за штука такая «тысяча смертей», но постеснялся.