Луиза Пенни - Стеклянные дома

Клара изобразила Жана-Ги таким, каким он мог бы стать лет через тридцать. Лицо его дышало покоем, и в глазах его, на самой глубине, что-то светилось.

Народ ходил вокруг с напитками в руках, разглядывал картины на стенах. Рассматривал самих себя.

На протяжении всего года Клара рисовала их всех. Большинство из них.

Мирну, Оливье, бакалейщицу Сару, Жана-Ги. Лео с Грейси.

Она нарисовала и себя, это был долгожданный автопортрет - чокнутая женщина средних лет смотрится в зеркало. Держит в руках кисть. Пытается нарисовать автопортрет.

Габри повесил ее рядом с туалетами.

- Там же нет дырок, - указала ему на это Клара.

- Это ли не счастье? - коротко бросил ей Габри и ретировался.

Клара улыбнулась, последовала за ним в бистро, заняла позицию у стойки бара и стала потягивать холодную сангрию.

Она наблюдала. Впитывала впечатления. Когда же они заметят. Когда увидят.

Неоконченные на первый взгляд портреты на самом деле были закончены. Может не в традиционном смысле, но в каждом она запечатлела то, что больше всего хотела.

И достигнув цели, останавливалась.

Одежда Жана-Ги не выглядела совершенной, но разве это важно?

Руки Мирны не были прорисованы, но кого это волнует?

Волосы Оливье больше походили на обещание волос, чем на реальную прическу, но какая разница? Его волосы, как любил повторять Габри, с каждым днем все больше обещают.

Рут смотрела на портрет Розы, а в руках держала настоящую утку.

Роза на картине Клары вышла властной. Официозной. Если бы Наполеон был уткой, то выглядел бы как Роза. Клара ничего не приукрасила.

Рут тихо хрюкнула. И перебралась к следующей картине. Портрет Оливье. Затем еще один портрет. Еще один.

К тому моменту, как она замкнула круг, все смотрели лишь на нее. Ждали взрыва.

Но Рут подошла к Кларе, поцеловала ее в щеку, потом вернулась к портрету Розы, да так там и осталась.

Друзья запереглядывались, потом один за другим присоединились к Рут.

Рейн-Мари была следующей на очереди. Она переходила от картины к картине, следуя по маршруту, проложенному Рут.

Затем настала очередь Мирны. И она следовала за Рейн-Мари, обходя бистро. Затем это увидел Оливье.

На самом дне надменных глаз Розы размещался еще один крошечный законченный портрет. Там была изображена Рут. Она склонялась к Розе. Предлагала гнездо из старых лоскутков. Предлагала дом.

Эта картина была воплощением обожания. Милосердия. Близости. Это был момент такой нежности, такой ранимости, что Рейн-Мари, Мирна и Оливье почувствовали себя вуайеристами. Словно они подглядывали сквозь стены стеклянного дома. Однако вины за это они не чувствовали. А чувствовали счастье. Счастье быть свидетелями подобной любви.

Они переходили от картины к картине.

И там, в глазах каждого из них помещались отражения любимых.

Мирна посмотрела на Клару, находившуюся на другом конце комнаты. На другом конце порушенного, искореженного бистро. На другом конце их дружбы длиною в жизнь.

На Клару, постигшую истину: тела не вечны. В отличие от любви.

Арман созвонился с Рейн-Мари и Жаном-Ги, рассказал им о решении премьер-министра.

Отстранены, с сохранением зарплаты Бовуару, и без сохранения Гамашу. Ожидают расследования. Он надеялся, что все будет без спешки, потому что у Армана было незавершенное дело.

Он должен был отыскать фентанил.

Что касается Барри Залмановица, коллегия адвокатов Квебека проведет расследование в отношении Генерального прокурора. А пока его дела будут переданы другим обвинителям. Но должность он сохранит.

Это лучшее, на что они могли рассчитывать, и Гамаш знал, что премьер лично окажется под огнем критики от оппозиции, за то, что не предпринял более радикальных мер.

- А Изабель? - спросил Жан-Ги.

- Она останется во главе отдела, - ответил Гамаш.

Этот момент, очевидно, даже не обсуждался.

- Я сейчас отправляюсь в больницу, - сообщил Арман. - Увидимся позже.

Повесив трубку, Жан-Ги направился на задний дворик, где с кувшином ледяного чая сидела Анни. Оноре спал наверху, остальные ушли в бистро. Можно тихонько посидеть вдвоем.

С ногой дело обстояло получше и Жан-Ги с некоторым сожалением отложил трость в строну. Ему очень нравилась эта штука.

Он открыл книгу, взятую в кабинете тестя, но вскоре опустил ее на колени, и уставился вдаль.

Анни заметила, но ничего не сказала. Оставила его наедине с мыслями. Было понятно, о чем он думает. О ком.

Они с Гамашем спустились с холма, Бовуар хромал, а шеф несколько раз споткнулся.