Луиза Пенни - Стеклянные дома

- Он был очень хорош, - мягко улыбнулся прокурор в ответ на ее досаду. - Мне месье Гамаш никогда не нравился. Не в профессиональном смысле. В личном.

- И это чувство взаимно, - поддержал прокурора Гамаш. - Я считал его напыщенным трусом…

- А я думал, что он высокомерный говнюк. Désolé , - извинился прокурор перед мадам Гамаш.

- Но вам обоим понравился пирог, - отметила та.

- На самом деле, это было первое, в чем вы были единодушны, - сказал Гамаш с улыбкой, от которой трещинка на губе снова грозила разойтись. - Я изложил ему свои мысли, и то, что необходимо сделать, и что конкретно требуется от него лично.

- И чего он от вас хотел? - спросила судья у прокурора.

- Полагаю, вы знаете, - сказал Залмановиц.

- А я полагаю, вы знаете, что я должна услышать это от вас.

- Он попросил меня придержать важные доказательства, которые могут поставить под угрозу их расследование в картеле. Ему требовалось время и что-то, отвлекающее общее внимание. Ему нужно было, чтобы Антон Буше верил в свою неограниченную свободу и непогрешимость перед следствием, и что Сюртэ под руководством Гамаша совершенно несведущи в ситуации.

Барри Залмановиц откинулся в кресле, сложил руки на подлокотники, как памятник Линкольну в мемориале:

- И я согласился.

Вот оно. Но не в пример Аврааму Линкольну, прокурор сейчас совершал самоубийство. И не предусматривалось никаких памятников, символизирующих эту жертву.

Барри Залмановиц знал - то, что он сделал, имеет четкое определение, и вероятнее всего, он сам бы упрятал себя за решетку. Определенно, он разрушил свою карьеру. Причинил боль семье.

Но его действия помогли расправиться с картелем. В итоге, они сломали хребет наркоторговцам. Пришлось провести зачистку, но война с наркотиками была выиграна.

Если он, его карьера и его честное имя пострадали… что же, люди иногда жертвуют большим. Зато сволочи, продававшие наркоту его дочери, не искалечат больше ничьей молодости.

Сидящий напротив Гамаш кивнул, затем сделал нечто, сбившее Залмановица с толку.

Он посмотрел на свои руки, тоже покрытые синяками. Следами на опухших костяшках, оставленными подошвой ботинка.

Гамаш вздохнул. Потом поднял глаза на Залмановица и произнес:

- Désolé .

В наступившей тишине прокурор ощутил, как его щеки покалывает, заливая румянцем, затем кровь отливает от них, и румянец сменяет бледность.

- За что? - тихо спросил он.

- Я не все тебе рассказал.

Барри Залмановиц превратился в камень.

- Что?

- Антон Буше не убивал Кати Эванс.

Залмановиц судорожно схватился за подлокотники кресла.

- Что ты сейчас сказал?

- Я тебе солгал. Я прошу прощения.

- Повтори-ка еще раз.

- На скамье подсудимых правильный человек. Кати Эванс убила Жаклин.

Разум Залмановица одновременно застыл и вскипел. Как автомобиль, прикованный к стене. Колеса прокручивались.

Он пытался осмыслить услышанное. Пытался понять, хорошая это новость или новое бедствие.

- Почему ты мне не рассказал? - наконец выдал он. Не самый неотложный вопрос, просто первое, что он смог выговорить.

- Потому что полностью я доверился лишь маленькой группе моих офицеров, - ответил Гамаш. – Впрочем, я бы и близко к тебе не подошел, если бы у меня были хотя бы малые сомнения.

- Но ты сомневался! - возмутился Залмановиц.

- Да. У меня не было доказательств, что тебя подкупили. Но и в обратном я был не уверен.

- И что заставило тебя обратиться ко мне?

- Кроме отчаянья? Твоя дочь.

- В каком смысле? - в голосе и всей позе прокурора появилась угроза.

- Наш сын Даниель имел опыт употребления тяжелых наркотиков, - сообщил Гамаш. Залмановиц прищурился. Он впервые об этом слышал.

- Я тоже, - сказал Бовуар. - Они почти прикончили меня. Почти уничтожили людей, которые мне дороже всего на свете.

- Нам известно, каково это для семьи, - тихо сказал Гамаш. - И я решил, что если кто и способен сделать что угодно для остановки наркоторговли, то это ты. И я рискнул, и обратился к тебе. Но я понимал, что если сам ты чист, то это не означает, что и весь твой департамент тоже.

- Ты высокомерный говнюк!

Гамаш не отвел взгляда.

- Если тебе станет легче, я не доверял даже собственной службе. Вот почему только горстка офицеров знала, что я делаю. Весь Сюртэ был вовлечен в дело, но каждому ведомству, каждому отделению отводилась лишь малая роль. Настолько незначительная, что никто не мог точно сообразить, что же происходит на самом деле. Насколько тебе известно, все закончилось открытым мятежом. Все посчитали меня бесполезным, и не стеснялись говорить это вслух. И лишь единицы видели картину в целом.