Михаил Макаров - В понедельник дела не делаются

Промчавшаяся мимо тачка обдала Маштакова веером жидкой снежной грязи. Среагировал он на эту подлянку запоздало…

Что значит размечтался про самонаводящиеся ракеты! Зло матерясь, опер стал оббивать ладонями угвазданную куртку, пока не понял, что только больше грязь размазывает…

Ирка жила у черта на рогах, по «тройке», – третьему маршруту троллейбуса, – на конечной обстановке, сразу к которой подступал лес.

Хорошо хоть кодовый замок на двери ее подъезда был вандалами приведен в неисправное состояние: в здание Миха проник беспрепятственно. По лестнице на третий, еврейский этаж взбежал, молодцевато топоча. Второе дыхание у него приоткрылось. На пипку звонка нажал задорно, но с вежливостью. Пустив одну короткую музыкальную трель. «Динь-динь!»

И как культурный человек выждал разумное время, пару секунд. Достаточных, по его разумению, для того, чтобы радушно распахнуть перед ним дверь. Вторая рулада вышла чуть подлиннее, тактов на пятнадцать. От намерения двинуть в дверь ботинком Маштаков пока отказался.

После третьей попытки, продолжительность которой стремилась к бесконечности, в чреве жилища послышались долгожданные шаркающие звуки.

Миха взбодрился. Сдернул мокрую кепку, сжал ее обеими руками на уровне груди, смиренно голову склонил. С понтом – «сами мы не местные…»

– Уходи, Маштаков! – сердито сказала через дверь Ирка.

– Открой, Ириш, чё мы как неродные! – опер делал ставку на задушевность.

– Уходи-и, пожалуйста…

– Ну открой, пять минут поговорим о делах наших скорбных, покурим и разбежимся…

– Ничего подобного. Иди давай… Я спать буду.

– Как у тебя здоровье-то? Я… эт самое… Беспокоюсь…

– Но’мально… Все, давай…

Пустой и порожний разговор за одно и тоже немало минут топтался на месте. Пока Михины нервы не выдержали.

– Да ломаный ты в рот, чё за дела! Чуть чего – дяденька, помоги! А как на ночлег раз в год пустить, так по бороде! – он уже играл на басах.

В соседней, тридцать пятой квартире шакалисто затявкала собачка. Маштаков хватил кулаком по бронированному листу Иркиной двери. Кулак отшиб, больно, черт… Но звук вышел подходящий, гулкий, как по полной бочке.

За гулом он прослушал, что происходит в осажденном им жилище. Истово возрадовался стальному лязгу открываемых замков.

– Давно бы так… А то лома…

На полуслоге Миха поперхнулся, инстинктивно отшагнул назад. В проеме распахнувшейся двери стоял насупленный дядя на голову выше опера, в плечах – косая сажень. Лет под сорок, но в отменной физической форме, хорошего питания. Вдобавок в руке он держал длинную деревянную скалку.

– Ты к-кто? – с запинкой спросил ошарашенный Маштаков.

– А ты? – вопросом неучтиво ответил мужик. Морда лица его была несомненно знакомой, даже фамилия вертелась у Михи в башке, но поймать её за хвост ускользающий он не мог… Барыга, коммерс с «Первомайского» рынка… Мясник? На «ский»… на «ский» заканчивается!

– Тебе по-людски говорят, уйди! – Мужик по ходу дела знал от Ирки, что гость ее нежданный – милиционер, и потому придерживался оборонительной тактики.

– А может… это ты уйдешь?! Ир? – Маштаков встал на цыпочки, пытаясь разглядеть через плечо амбала подругу свою, таящуюся в глубинах темной прихожей. – Ирэн, давай нагоним это мясо?

– Не-эт, Маштаков, он останется, а ты вот – уйдешь, – громкий шёпот Иркин был по-змеиному свистящ. По всему, ее сильно беспокоило то, что потревоженные среди ночи соседи вот-вот втянутся в эпицентр разгорающегося в общественном месте скандала. Миха быстро шагнул вперед и схватил мужика за запястье руки, в которой тот колотушку сжимал. Сделал попытку подломить кисть. Соперник набычился, побурел, засопел сипло. Локтем уперся оперу в грудь. Нет, не в грудь даже, в шею, в самое горло. Да больно-то как!

– Чё ты делаешь, гнида?! – Маштаков шмыгнул носом и носком ботинка мужика в голень саданул. Тот заматерился и отшвырнул противника от себя. Миха полетел, как котишка ссаный. До стены, ладно еще, не долетел, на середине площадки на пятую точку приземлился, на самый копчик. Но сразу вскочил пружинисто в боксерскую стойку. Кулаком в ладонь впечатал хлёстко. Понимая или, наоборот, не понимая, что мужик зараз уделает его, как бог черепаху.

– Все! Я в ментовку звоню! Пускай тебя заби’ают! Идио-от! Алкаш! – завизжала как резаная Ирка, забыв про покой соседей. И тут Маштакова пробило. Он опустил руки, разжал кулаки.

– Алес генухт! – сказал он. – Не надо в ментовку, любимая.