Юлия Яковлева - Укрощение красного коня

– Вы…

Зайцев не дал ей перебить его.

– Ваш женатый герой – не герой. Совсем не герой.

– Да кто дал вам право? Этот человек в сто, в тысячу раз лучше вас.

– Договорились, я дерьмо. А от него мне просто передали приказ оставить вас в Новочеркасске. Как угодно. Вплоть до…

– Лжете.

– Зоя!

– Кто вас надоумил? Она?

Зайцев мог рассчитывать на свое умение колоть трудных свидетельниц. Но спорить с влюбленной женщиной…

– Мой совет: уезжайте сами. В провинцию, в союзную республику. Найдите службу. Устройтесь. Вы справитесь. И ребенка сами подымете. Это единственное, что… Иначе конец. Совсем конец. В худшем смысле.

Она молчала. Убедилась, что он сказал все. Поверила, наконец?

Ее лицо чуть озарилось.

– Я поняла. Вы все еще пьяный.

Поднялась.

– Зоя, прошу вас. Сделайте, как я говорю. Верьте. Ведь у вас малыш скоро. Вы теперь не только за себя саму решаете.

И вышла из купе.

Зайцев задремал. Сквозь дрему чувствовал постукивание, покачивание стенки у виска. Остановку. Снова постукивание и покачивание. Когда открыл глаза, Зои не было.

Не появилась она и когда поезд притерся боком к ленинградскому перрону, паровоз остановил железный локоть и выпустил, как кит, струйку из лобастой головы.

Зайцев тщетно высматривал Зою на перроне под ребристым навесом, в толпе, потом – когда шел через рокочущий, толкучий зал ожидания.

Но по краям его сознания – помимо воли – уже собиралась радость, которая смывала все. Знакомый запах Ленинграда, знакомые очертания крыш. Вдохнул знакомый тяжелый влажный воздух. Для которого больше подходят не легкие – жабры.

На вокзале с равнодушной радостью влюбленного Зайцев пробежал мимо извозчиков, таксистов, мимо трамвайной остановки, плотно облепленной черной кашей-толпой. Пропустил рогатенький троллейбус. Ступни жадно щупали ленинградский асфальт. Даже озноб от набегавшего ветра был в радость. Даже хмурые доходные громады на Лиговке ласкали взор.

Зайцев шел по Невскому, в глаза катили знакомые дома, вензеля трамвайных опор, мост с колючими конями по углам, рябь на воде, белые платки чаек, и в груди его расширялось счастье – несмотря ни на что.

Первым в коридоре ему попался Самойлов.

– О, Вася, снова дома? Ну как, отъелся на юге?

– Не то слово.

– Ты когда приехал-то?

– Только что. С вокзала прямиком притрехал.

– Ты что, налегке?

– А чего барахло с собой таскать?

– Ты даешь! Иеромонах. И гостинцев не привез? С житницы Союза-то. Мог бы и прихватить дары полей. Ребята губу раскатали.

Зайцев вспомнил скелетики. «Хлеба! Детке моей».

Но Самойлов уже потянул его за рукав.

– Иди сюда. Расскажу что.

В кабинете никого не было. Самойлов прикрыл дверь.

– Слушай, Вася. Тут какая петрушка без тебя случилась.

И умолк, принялся расправлять свои кошачьи бакенбарды.

– Епт, ты умеешь начать. Говори скорей.

– Ты помнишь девочку ту, комсомолку? На которую хулиганы напали, ту, которую мы в больнице… Ох, подложила она нам свинью.

– Девочка? Или больница?

– Не дури. Девчонка-то по фото нам опознала…

И опять многозначительно умолк.

– Хватит спотыкаться уже. Чего там? Короче!

– Короче. Шестерых по ее показаниям к вышке приговорили и в тот же день – чпок. Остальным – четвертачок строгого. Знаешь, как с такими после чубаровского дела. Ускоренное судопроизводство. Показательная строгость закона. А потом суть да дело, туда-сюда – выяснилось, что одного из расстрелянных даже и в городе в день нападения не было.

Зайцев похолодел. Один из тех, кого он сам отобрал по фотоснимкам. Вот тебе и рука судьбы. Он невольно опустил взгляд на собственные руки.

– Да ну. Может, был.

– Нет, точно не был. Есть билеты железнодорожные, и свидетелей толпа: был на слете рабочей молодежи в Луге.

Зайцеву стало холодно и тошно.

– Может, это с билетами ошибочка. И свидетели – много там они помнят, в толпе-то.

– Могло быть. Только кадр этот на слете докладчиком был. Не проморгаешь.

– Это который же?

«Не хочу знать, не хочу знать!» – лихорадочно думал он. И говорил спокойно Самойлову:

– Я помню рожи на карточках: хулиганье, пробу некуда ставить. Таких не на слет отправлять, а куда Макар телят не гонял.

– И я так думал. А оно вон как вышло. Рожа овечья, а душа человечья.

– Чего ж теперь будет?

– А ничего. Я тебе просто так рассказываю. Из злого удивления, блин, перед жизнью. Не будет ничего.

– Как это?

– Повезло нам с тобой. А главное, девочке той. Если это можно назвать везением – пусть ходит теперь с мыслью, что жизнь загубила невиновную. Ладно. Брехня это все философская. А трепаться некогда. Ты давай тоже подключайся. Тут у всех под задницей горит. Говорю же: повезло нам – такое началось… Всех под ружье поставили. Как раз летучка вот-вот. По операции «Весна». Тебя просветят.