Елена Арсеньева - Мост бриллиантовых грез

– Все великолепно, благодарю вас. А как здоровье вашей маман? – повергла его своей разговорчивостью в очередной припадок изумления графиня.

– Спасибо, с ней тоже все великолепно, – наконец-то смог выговорить Роман, смирившись с неизбежностью светского разговора. Эта графиня – как та злобная Дева Сфинкс из сказки, которую ему рассказывала Эмма, не пропускавшая путников, если они не ответят на ее вопросы. Тех, кто не мог это сделать, Дева Сфинкс убивала. Ну, так и быть, Роман чуточку потерпит и постарается ответить на вопросы графини. Конечно, она его не убьет, однако Эмма настрого наказывала ни в коем случае не пререкаться ни с кем из жильцов, вести себя тише воды ниже травы, вообще не привлекать к себе никакого внимания.

– Да? Не уверена. Я полагаю, она заболела! – изрекла графиня, глядя, по своему обыкновению, мимо Романа, словно он был вообще недостоин ни внимания ее, ни тем паче разговора. И у графини сделался высокомерно-вопросительный вид, будто она недоумевала: как же ее угораздило ввязаться в разговор с этим… с этим низшим существом?

– Заболела? – встревоженно переспросил Роман.

– О да, – величаво подтвердила графиня. – Причем очень тяжело. Она даже не могла идти сама. Ее принес на руках какой-то господин, а она так рыдала, что я просто изумилась. Наверное, она упала и что-нибудь себе сломала, руку или ногу. Я, конечно, понимаю, что это больно, однако необходимо тренировать выдержку. Это такой моветон – рыдать публично! Надо уметь скрывать свои чувства. Я отлично помню, как нас с сестрой учила выдержке наша дорогая маман. В наше время платья частенько приносили от модисток не совсем готовыми, и, собираясь на бал, нам приходилось кое-что подкалывать булавками, подгоняя наряд по фигуре. Ну а во время танца, вы понимаете, кавалер мог нечаянно нажать на булавку, и она вонзалась в тело. Какая-нибудь плебейка непременно вскрикнула бы и поставила себя в смешное положение, однако наша маман с малых лет подкрадывалась к нам с сестрой, когда мы об этом даже не подозревали, и втыкала нам булавки в самые чувствительные места. Если мы вскрикивали, нас оставляли без сладкого, а иногда и вообще без ужина. Но чаще всего нас ждала хорошая порка, для чего маман ежегодно дарила нам ко дню рождения розги. Пучок – сестре, пучок – мне. При таком продуманном воспитании наша выдержка со временем сделалась безупречной, и даже если во время танца кавалеры слишком крепко сжимали наши талии и в наши тела вонзалась не одна игла, а несколько, наши лица продолжали сиять безмятежными улыбками. Вот что я называю выдержкой, молодой человек. А ваша маман рыдала так, что даже не дала себе труда поздороваться со мной. Совершенно распустились эти восточные иммигранты!

Роман больше не мог слушать.

Эмма! Что с ней?!

Все, все булавки – десятки, сотни, тысячи булавок, которыми было утыкано барахло, хранившееся в шкафах, сундуках и кофрах на пыльном, заброшенном чердаке, разом вонзились в тело Романа. Он сам не знал, как очутился уже в подъезде, – не исключено, что проскочил сквозь стену, потому что графиня как стояла неподвижно, плотно закупорив дверной проем, так и осталась стоять. Однако Романа на улице уже не было, он пробежал подъезд, ворвался в лифт и нажал на кнопку пятого этажа. Немедленно пожалел об этом – так медленно полз лифт, наверное, бегом было бы быстрее. От ярости стукнул кулаком по потертой велюровой обшивке. Шевелись же ты, старый облезлый катафалк!

Ну, наконец-то пятый этаж… Роман скачками понесся наверх. Сейчас он ворвется в комнату и убьет Илларионова!

На пороге общего коридора на шестом этаже он споткнулся и чуть не упал. Это несколько отрезвило его.

«Не будь идиотом! – сказал он сам себе. – Что ты несешься, как бешеный бык? Илларионов наверняка вооружен…» Иначе каким бы образом он мог заставить Эмму сесть в его машину? Наверное, под дулом пистолета она сказала ему этот адрес. Может быть, выдала и тот, на рю Оберкампф, их главную явку… И наверняка рассказала обо всем их замысле, возможно, даже о бриллиантах… Поэтому и рыдала, что была до смерти напугана Илларионовым!

Да пропади они пропадом, эти стекляшки! Главное – Эмма!

Если он сейчас вышибет дверь, Илларионов наверняка выстрелит. Можно нарваться на пулю…

Да черт с ней, с пулей, – вот только раненный или убитый он не сможет помочь Эмме!

«Возьми себя в руки!» – приказал себе Роман, усмиряя запаленное дыхание. Права эта мадам Обломок Прошлого, которую ты только что встретил внизу: выдержка нужна! Вот и Эмма частенько повторяла, цитируя своего любимого Пушкина: «Учитесь властвовать собою, не всякий вас, как я, поймет, к беде неопытность ведет!» Правда, она говорила ему это по другому поводу, когда учила его не спешить, думать о том, что он делает, не терять головы даже в самые безумные, самозабвенные мгновения, учила останавливать себя, даже если это кажется невозможным, потому что…