Людмила Бояджиева: Портрет в сандаловой рамке

— Вера. Зовите меня просто Вера.

— Персела. Я из рода Самандросов. Древнее греческое имя. Да вы уже видели на моей табличке. Все виды магической помощи. Садитесь сюда. В этом кресле каждый чувствует себя наедине с судьбой.

Двигаясь с торжественной неторопливостью, она зажгла свечи, поправила на столе магические атрибуты — большой прозрачный шар, вереницу разнокалиберных, играющих гранями кристаллов. Затем тяжело опустилась в обитое потертым лиловым бархатом кресло и взяла в руки карты Торо. Поверх кружевных черных перчаток сверкали массивные мрачные перстни.

— Рассказывайте, дорогая. Можете начинать с чего угодно.

— Извините, мадам Самандрос, я пришла по другому поводу. Не для гаданья. Я ищу господина Перцваля — вашего соседа. Он снабжает антикварную лавку вещами.

— Вещами!? Хламом! Бедняга пьет. Не смог пережить потрясения оккупации. Некоторые так и не справились. Старик видит только то, давнее, вот и заливает глаза. Если бы ни я — спустил последнее. Недавно тайком продал портрет Анны Грас. А ведь она для него что-то значила, уж поверьте.

— Фотопортрет в сандаловой рамке? Так ее звали Анна?… — голос Веры дрогнул. Она сама не знала, зачем стремилась выяснять происхождение портрета, и что хотела узнать. Но почему ее так потрясло простое имя? Пол века назад в мастерской некоего Тисо фотографировалась какая-то Анна. Анна Грас…

«Немедленно попрощаться, уйти и забыть обо всем этом!» — приказала себе Вера, но голос гадалки остановил ее.

— Сейчас я вам станцую, — предложила женщина настолько неожиданно, что Вера молча застыла в кресле. Мадам Самандрос с трудом поднялась, открыла старый патефон, поставила пластинку.

— Прошу вас, не надо! — Вера вскочила. — Я ведь только хотела узнать…

— Сядьте, некуда вам торопиться, — Персела включила патефон. С шуршанием и легким скрежетом в комнату залетели порхающие завитки вальса. «Сказки Венского леса» — объявила мадам Самандрос и опустила темные веки.

Высокая, худая как жердь, обвешенная темными шелками женщина танцевала упоенно, то обнимая воображаемого кавалера, то кружа в полном самозабвении.

— На что это было похоже? — она внезапно остановилась, тяжело дыша, и выключила патефон. — Только не говорите мне, милая, про театра абсурда. И не надо так испуганно смотреть. Понимаю, что не Майя Плисецкая. Но и вы — не скептическая злючка. Запомните: совершенно недопустимо скрывать подлинные чувства под неуклюжей иронией. Мы не должны бояться пафоса откровения. Что вы вспомнили, когда смотрели танец?

— Ну… Был старый американский фильм про Иоганна Штрауса. Я видела его девчонкой. Помню вальс в темном парке, звенящий от счастья голос красавицы… Звезда оперы Карла Доннер, возлюбленная Короля вальсов… Помню локоны трубочками, усики страстно глядящего на нее Шани… — Вера не заметила, как увлеклась рассказом. — Как она пела! Летела, откинувшись в его объятиях, и разливалась серебряной трелью… А все кружило и ликовало вместе с ними: летняя ночь, фонарики в темной листве, широченный подол ее дивного платья… Кружиться и петь под музыку любимого, написанную для тебя… Тогда я думала, что это самое лучшее… Прекраснейшее из того, что может происходить между мужчиной и женщиной.

— Хм… С вами бы многие поспорили, детка… Насчет мужчины и женщины. Но именно так, именно так было с Анной! Милая моя, я ведь сразу догадалась, что вы пришли из-за нее. — Опустив подбородок, Персела ловко сняла смоляной парик, явив редкую поросль седого завитка на крупном черепе. — Магии тут нет — вы очень похожи, — она отклеила накладные ресницы, а затем принялась старательно стирать салфеткой грим. Вера с удивлением наблюдала за процессом преображения — вместо нелепо раскрашенной, пожилой женщины на нее смотрело суровое, почти мужское лицо. — Не спорьте! Я сейчас объясню. Дело не в форме носа или подбородка. Нас роднит совсем другое. Особый тип связи с бытием. Большинство людей, особенно прагматичных мужчин, движутся по жизни на манер курьерского поезда — известный маршрут, стандартное расписание, перед глазами только рельсы, как стрела, уходящая к конечному пункту.

— Не заметил, как пролетел от станции «Рождения» до остановки «Вечный покой». Мне часто видятся эти убегающие рельсы и слышится стук колес: «Ста-ре-ешь, Ве-ра!.. — она следила, как колебалось от ее дыхания пламя свечи.

— О, милая! Вы совсем иной породы. Совсем, совсем иной! Вы — странница, всегда стоящая на перепутье. И дорог перед вами множество — и в небо и в пропасть, и напрямик, и по окружному и даже в прошлое. Реальное, придуманное, мечты и действительность — одинаково манят и притягивают. А как завораживают иллюзии!