Рик Рид - Епитимья

Джули зашептала:

— Пожалуйста, Господи, спаси меня. Пожалуйста, Господи. Я буду хорошей. Больше не будет марихуаны. Больше не будет секса. Каждое воскресенье буду ходить в церковь. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, оставь меня в живых.

Она снова и снова повторяла эту незамысловатую молитву, до тех пор пока человек за рулем не услышал ее и снова не ударил по затылку.

— Заткнись. Сейчас же заткнись.

Мотор вибрировал; «тойота» мчалась на предельной скорости; колеса с пронзительным визгом выписывали кривые. Вдруг — скрежет тормозов.

— Паршивые старики! Всех бы перестрелять! Машину водить не научились. Будь моя воля, я бы вообще запретил им ездить. Сморчки безмозглые... Из-за таких и нормальному человеку ездить опасно.

Он еще долго что-то бубнил себе под нос, хотя «тойота», набрав прежнюю скорость, находилась уже довольно далеко от места несостоявшейся аварии.

Девочка, съежившаяся на полу, напоминала ему его дочь Бекки. Такая же капризная. Примерно такого же роста. Только эта не была умственно отсталой. Тетя Адель говорила ему, когда родилась Бекки:

— Кто-то наказан, сынок. Я знаю, что не ты. Возможно, эта ужасная женщина, с которой ты несмотря ни на что связал свою жизнь.

Он вспоминал, как давным-давно жена говорила ему:

— Дуайт, ты должен уделять ей больше внимания. Она тебя любит. Действительно любит. А тебя никогда нет рядом, чтобы заняться с нею. Никогда.

Жена тогда убежала от него в слезах.

Его никогда не было рядом, чтобы заняться с дочерью. Не было из-за такого вот отребья... вроде этой бродяжки, что сидит сейчас на полу в кабине. Они всегда его привлекали, всегда интересовали. Они выманивали его из студенческого общежития, дразнили и искушали до тех пор, пока он не понял, что надо что-то делать. Он просто должен был что-нибудь сделать. В этом не было его вины. Он не мог поступить иначе.

Но теперь он собирался расчистить этот район Чикаго. Так сказать, убрать мусор и начать жизнь сначала. И, кроме того, он будет помогать детям. Если Дуайт Моррис что-нибудь усвоил за свою жизнь, так это то, что наказание исцеляет, что оно делает человека цельной личностью.

«Молись со мной, мой мальчик», — говорила тетя Адель.

Десятилетний Дуайт пытался подавить слезы. Стоя в углу ее спальни, он мечтал вжаться в стену, слиться с ней, исчезнуть... Она заставила его снять с себя одежду; казалось, что тело до сих пор чувствует боль побоев.

Он представлял, как выглядели красные рубцы, следы бешеной злобы и ярости — из-за них он не мог по-человечески ни присесть, ни прилечь. Он хорошо знал эту боль.

«Мальчик, если ты не придешь и не получишь свое лекарство, ты никогда не будешь чувствовать себя хорошо».

Она закурила сигарету, но это простое действие заставило Дуайта съежиться. Раздувая ноздри, яростно выпустила дым. «А теперь сюда, черт возьми!» Она указала на пол, справа от себя.,

Дуайт судорожно сглотнул и двинулся к тетке. Что такого он сделал, в конце концов? Что плохого было в том, что он разглядывал дам в нижнем белье в каталоге Сирса?

— Я... Я не хотел ничего плохого, тетя!

— Иди сюда.

Дуайт медленно подошел, руки его дрожали, колени подгибались.

— Тетя Адель, у меня там болит с прошлого раза.

— Отлично! Боль сделает тебя сильнее, мальчик.

— Но мои колени...

— Что за кошачьи концерты!

Тетя свирепо воззрилась на него.

— Не заставляй меня вставать с места, чтобы дотянуться до тебя.

Она с такой яростью затянулась сигаретой, что ее щеки запали. Потом вынула ее изо рта и тщательно осмотрела оранжевый огонек на конце сигареты.

Дуайт поспешно занял место рядом с теткой. Она называла его «молитвенным местом». Это была возвышавшаяся над полом деревянная платформа, покрытая крупнозернистой бумагой.

Колени Дуайта были стерты до крови от предыдущих «молитвенных сеансов». Жгучая боль в коленях не давала ему сосредоточиться, и он никак не мог вспомнить слова молитвы.

Он осторожно опустился на наждачную бумагу. Тетка, стоявшая над ним, подтолкнула его.

— Почувствуй эту жесткость, сынок. Почувствуй и запомни эту боль. Это спасет тебя.

Дуайт закусил губу, сдерживая крик.

— Давай, мальчик, ты знаешь слова. Дуайт начал:

— О мой Боже, я искренне сожалею...

Марианна и Бекки могут убираться к черту на кулички, раз он покончил с этим. Он покажет Марианне, что она потеряла. У него будет другая женщина, другие дети, и он станет любящим отцом и примерным семьянином.

И по крайней мере одна часть Чикаго будет очищена от этих калечащих чужие жизни маленьких ублюдков. Очищена раз и навсегда.