Жорж Куртелин - Епитимья

Жорж Куртелин

(наст. имя - Жорж Муано; 1858-1929).

ЕПИТИМЬЯ*

* Епитимья (эпитимия) - наказание в виде поста, земных поклонов и т. п., налагаемое церковью на верующих за грехи и за нарушение указаний духовенства.

Запирая старую церковь, аббат Бурри дважды повернул огромный ключ в замочной скважине, но вдруг лицо его омрачилось, и он замер, еще не отняв пальцев от щеколды, всем видом своим выражая удивление и ожидание. Одной ногой он уже ступил на булыжную мостовую деревенской площади, и приподнявшаяся пола рясы открывала взору обтянутую черным чулком лодыжку и пряжку на туфле.

- Постойте, погодите малость, господин кюре! Мне бы исповедаться, а?

Из соседней улочки вихрем вылетела одна из местных жительниц, по имени Клодина, и остановилась перед ним, умоляюще протягивая к нему руки. Она так спешила, что сердце колотилось у нее в висках, а самый край платка в белую и лиловую клеточку, повязанного вокруг ее головы, побурел надо лбом от пота. Лиловые шашечки на платке - такие испокон века носили здешние женщины размылись и потускнели от совокупного действия воды и щетки на мостках, которыми сообща пользовались сельские прачки.

Старый священник нетерпеливо повел рукой:

- Помилуй, господи! Кто же в такое время исповедуется!

- Да вот раньше не управилась... Кюре рассердился:

- Весьма сожалею, приходите в другой раз! Но Клодина глядела на него жалобными глазами, и он сказал:

- Э-э-э, старая песня! Первым делом коровы да свиньи, а уж потом бог, если останется время! Ступайте, голубушка, придете на той неделе. Я зван сегодня ужинать в замке, к шести часам, так что мне некогда вас слушать. До свидания.

Женщина притворно захныкала:

- Как же быть, господи? Как же быть! Уж так мне хочется причаститься на страстную пятницу...

- На страстную пятницу? - повторил несчастный кюре и умолк.

Какое-то мгновение чувство долга боролось в нем с боязнью опоздать к ужину, где, как и всегда под страстную субботу, хозяева будут угощать постным мясом с душистыми приправами. Все же чувство долга возобладало.

Сжав губы, кипя от тихого бешенства, он дважды повернул тяжеленный ключ уже в противоположную сторону. Крестьянка вслед за ним переступила порог церкви. Приблизившись к главному алтарю, скромно украшенному букетами искусственных цветов из коленкора под стеклянными часовыми колпаками, священник поставил перед ним соломенный стул, подхваченный в спешке, на ходу, пока он торопливо пробирался между рядами кресел в приделе, уселся на него и приказал:

- Станьте на колени! Клодина повиновалась.

- Осените себя крестным знамением и читайте "Исповедуюсь".

Будто язык ее сорвался с привязи, Клодина начала отбарабанивать молитву, как прилежная ученица затверженный урок. Слова безостановочно слетали с ее губ.

Священнику пришлось вмешаться:

- Ну, хорошо, довольно, исповедуйтесь в ваших грехах.

Женщина молчала.

- Дочь моя, прошу вас поторопиться, - нетерпеливо сказал кюре, - у меня совсем не остается времени. Надеюсь, вы никого не убили, не ограбили? Может быть, лгали? Предавались чревоугодию? Пренебрегали молитвой или оскверняли язык нечестивыми речами? Так ступайте с миром и не грешите более. Отпускаю вам грехи ваши во имя отца, и сына, и святаго духа.

Он уже вставал со стула, когда кающаяся, не поднимаясь с колен, тихо проговорила:

- Я еще того похуже натворила, батюшка.

- Вот как? Говорите же, я слушаю вас!

- Я, батюшка, это... ну... - лепетала Клодина, опуская голову, - я... я... я с парнем спуталась...

- О проклятье! - простонал священник. - Что я слышу, дочь моя!

Руки у него так и опустились. Он был до такой степени поражен, что невольно нарушил тайну исповеди:

- Вы тоже!.. И вы тоже!.. Этого только не хватало! Всего-то и были на всю округу две порядочные женщины, Жанна Марешалиха да вы... А теперь и вы туда же!.. Помилуй, господи, что ж это такое!

От возмущения священник не находил слов. Немного погодя он спросил:

- Когда случилась с вами эта беда?

- Да вот уж месяц будет, батюшка, да, ровнехонько месяц. Как раз в середине марта.

- С кем же?

Она назвала имя соблазнителя.

- Мерзавец? - проворчал аббат, затем осведомился: - И сколько же раз за этот месяц вы... ну, сами знаете, что?

- Одиннадцать раз, батюшка.

- Одиннадцать!

Число показалось ему чудовищным. Словно проклиная блудницу, он воздел руки и уже открыл рот, готовясь заклеймить порок, как вдруг часы пробили три четверти, и под церковными сводами гулко отдались три удара, какие издают обыкновенно деревенские часы, три тягучих дребезжащих удара, как бы исходящих от надтреснутого чугунного котла. Бой часов напомнил кюре о действительности, и он быстро проговорил, торопясь кончить дело: