Алексей Хапров - Черная повесть

— Не знаю, — ответил я.

— Не знаешь? — воскликнул Николай Иванович. — Очень жаль! Тогда другой вопрос. Вот заключение эксперта о содержимом желудка твоего друга Вишнякова. Из него явствует, что в нём также обнаружены следы растворённого в воде сибазона. Причём в такой же концентрации, как и в твоём термосе. Вишняков выпил его незадолго до своей смерти. Как ты можешь это объяснить?

Я недоумённо пожал плечами.

— Опять не знаешь? Вот незадача! — в голосе следователя отчётливо улавливалась едкая ирония. — Хорошо, третий вопрос. В кустах, недалеко от избушки, в том месте, где ты охотился на зайцев, мы обнаружили одну тяжеленную деревяшку. Наши эксперты нашли на ней следы крови Ширшовой. Очевидно, именно этой деревяшкой её и огрели по голове перед тем, как подвесить на дереве. Но самое интересное заключается в том, что помимо крови Ширшовой на ней ещё остались и твои пальчики. Что ты на это скажешь?

— Не знаю, — пролепетал я, чувствуя, что холод сковывает меня всё сильнее и сильнее.

Николай Иванович пристально смотрел на меня. Его взгляд словно пронизывал меня насквозь. Я не выдержал и отвёл глаза. Майор достал из своей папки опломбированный полиэтиленовый пакет. В нём лежала та самая бечёвка, с помощью которой я охотился в лесу. Откуда она у него? Я же выбросил её в мусорку в самый первый день своего пребывания в больнице.

— Узнаёшь? — спросил следователь.

Я помотал головой.

— Твоя, твоя. Не отпирайся.

Он достал новый листок бумаги.

— Так вот, наши эксперты установили, что именно этой верёвочкой были задушены Вишняков и Попов.

В моих глазах потемнело. В коленях появилась дрожь.

— Послушайте, — возмутился я. — Что вы хотите этим сказать? В чём ёы хотите меня обвинить?

Я постарался придать своему голосу грозные нотки, но не смог. Мой голос предательски сел, и в нём больше звучало паники, чем угрозы. В глазах майора появилась насмешка.

— Обвинение тебе предъявят потом, — спокойно произнёс он. — А сейчас мы осмотрим твой рюкзак, который лежит у тебя под кроватью. Мы к нему не прикасались и ничего подкинуть туда не могли. Понятые это видели.

Следователь кивнул на врача и медсестру. Я растерянно посмотрел на них. В их глазах явственно читался страх. Я нервно сглотнул слюну.

В этот момент в палату вбежала моя мать.

— Ну, что же ты не идёшь? — обратилась она ко мне. — Поезд уже скоро… А, здравствуйте, Николай Иванович! А я думаю, чего это он всё не выходит? Термос принесли? Вот спасибо. Я про него совсем и забыла.

Ответом ей была напряжённая тишина. Мать оглядела всех, кто находился в палате. На её лице появилось беспокойство.

— Что здесь происходит? — с волнением спросила она.

— Здесь происходит обыск, — кряхтя, ответил майор, вытаскивая из-под кровати мой рюкзак.

Мать недоумённо посмотрела на него.

— Что случилось? Дима, объясни, что им от тебя надо?

Следователь тем временем вывалил содержимое рюкзака на покрывало. Его внимание сразу же привлёк внушительный бумажный свёрток. Он взял его в руки и развернул. Виктор Михайлович изумлённо присвистнул. Моя мать громко ахнула:

— Дима, откуда у тебя этот самородок?

Я обречённо закрыл лицо руками.

— Гражданин Лю Ку Тан, — сурово обратился ко мне Николай Иванович. — вы обвиняетесь в убийстве пятерых своих товарищей. Вот постановление о вашем аресте. Ознакомьтесь.

Я дрожащими руками взял протянутую мне бумагу и попытался прочесть. Но буквы беспорядочно запрыгали у меня перед глазами.

— Игра закончена, Дима, — мягко добавил следователь…

Тяжёлая дверь тюремной камеры с лязгом захлопнулась, окончательно изолировав меня от остального мира. А может, наоборот, остальной мир от меня? Не знаю. Я чувствовал себя бесконечно несчастным и одиноким, и отчаянно метался в поисках ответа на вопрос: что со мной произошло? Как меня, совершенно нормального, вроде бы, человека, вдруг угораздило превратиться в убийцу? Что это, бессмысленная случайность или апогей законов моей души?

Раскаяние! Религия представляет его как проявление силы духа, а житейство, наоборот, как результат осознания своей слабости. Так что же это всё-таки такое, благо или вред? И не есть ли оно просто следствие душевного авитаминоза, то-есть душевного голода, достигшего своей максимальной силы? Стоит ли им мучиться, или следует просто покориться ему, как неотъемлемой данности?

Когда всё это началось? Когда я впал в тот самый бред, коим сейчас горько каюсь? В тот момент, когда увидел золотой самородок в руках Вишнякова, или всё же значительно раньше? Наверное, всё-таки, второе.