Алексей Хапров - Черная повесть

С трудом подавляя в себе всхлипывания, я посмотрел на майора. Он низко опустил голову, нахмурил лоб и продолжал писать. По его реакции я понял, что мой рассказ его глубоко потряс. Наверное, он понимал, что это значит, и как это тяжело потерять человека, который совсем недавно стал тебе очень близок.

— Это всё? — глухо спросил он.

— Всё, — ответил я.

— Больше добавить нечего?

— Нечего.

Николай Иванович собрал в кучу все исписанные им листки и протянул мне:

— Прочти и подпиши.

Читать я ничего не стал. Во-первых, это было для меня слишком мучительно, а во-вторых, отнюдь не каллиграфический почерк следователя не позволял надеяться на скорое завершение этого процесса. Поэтому я просто проставил, где было нужно, свои подписи и отдал листки майору.

— Всех твоих друзей мы уже нашли, — проговорил он, складывая их в папку. — За исключением Патрушевой. Но к этому болоту сегодня же отправим спецгруппу. Что тебе сказать! Крепись! Будь мужиком! Тяжёлая история. Не хотел бы сам пережить такое. Отдыхай, поправляйся. Возможно, я к тебе ещё зайду.

Николай Иванович ещё раз ободряюще потрепал меня по плечу, крепко пожал мне руку, и вышел из палаты. Я откинулся на подушку и закрыл глаза. На моей душе лежала нестерпимая тяжесть.

«Дима, спаси меня, спаси!», — звенело в моих ушах. И я никак не мог понять, действительно ли я слышу доносившийся невесть откуда голос Юли, или это в моей памяти эхом воскрес её прежний, полный мольбы и отчаяния крик.

Дверь палаты снова скрипнула. Я открыл глаза и увидел Виктора Михайловича.

— Ну, орёл, ты как, живой?

— Живой, — пробубнил я.

— Всё рассказал?

— Всё.

— Ну, слава Богу! Меня самого уже эта милиция стала утомлять. Всё ходит, ходит. Как появится — в палатах шушуканье, разговоры, сплетни. Бабки — они же любопытные. Больше он тебя беспокоить не будет?

Я пожал плечами.

— Как знать?

Врач развернулся, намереваясь выйти, но я его остановил:

— Виктор Михайлович, выпишите меня, пожалуйста.

Он повернул голову и удивлённо посмотрел на меня поверх очков.

— Выпишу, — сказал он. — Обязательно выпишу. Ты думаешь, тебя здесь навечно поселили? Отнюдь. У меня и без тебя больных хватает. Реабилитационный период закончится, и сразу же выпишу.

— Нет, я имею в виду прямо сейчас, сию минуту, — взмолился я.

— Чего это тебе так приспичило?

— Мочи моей нет здесь больше находиться. Спать не могу спокойно. Постоянно кошмары снятся. Мне нужно сменить обстановку. Виктор Михайлович, ну, выпишите!

Врач недоумённо выпятил нижнюю губу.

— Э-э-э, друг! Я смотрю, нервишки у тебя ни к чёрту. Мне кажется, ты чего-то боишься. Чего? Тебя же всячески оберегают, никого к тебе не пускают. Лежишь в отдельной палате. Отдыхай себе на здоровье.

— Ничего я не боюсь, — проворчал я, решив не рассказывать ему про ночной визит брата Алана. — Просто на душе тошно.

— Всем тошно, — возразил Виктор Михайлович. — Родителям твоих однокурсников тоже тошно. Ещё тошнее, чем тебе. Уж поверь. Сегодня вот утром мать Попова приехала, так её еле-еле валерианкой отпоили.

— Я видел, — вздохнул я.

— Возьми себя в руки. Это всё надо пережить, перебороть. Сходи на улицу, подыши свежим воздухом. Может, легче станет. А то и правда, сидишь здесь в четырёх стенах, как в заточении.

— Виктор Михайлович, когда вы меня выпишите? — прямо спросил я, умоляюще глядя ему в глаза.

Он смущённо кашлянул.

— Ладно, давай послезавтра. Раньше не могу. Уж извини. Я ведь за тебя отвечаю. Потерпишь ещё денек?

— Постараюсь, — ответил я. — Спасибо вам.

— Пока ещё не за что.

Врач снова развернулся и вышел из палаты, оставив меня наедине с воспоминаниями…

Сгущались сумерки. Солнце медленно спускалось к горизонту. Мне мучительно хотелось остановить его ход. Сделать так, чтобы дневной свет не угасал, и ночь не наступала. Днём я чувствовал себя спокойнее и увереннее. Темнота же внушала мне обречённость.

Я долго стоял посреди болота и заворожено смотрел на то место, где утонула Юля. Мне трудно описать свои ощущения в тот момент, ибо никаких ощущений у меня не было. Степень моего потрясения оказалась столь велика, что низвела меня до полного поражения мысли. Моя душа словно заледенела. Мои эмоции словно атрофировались. Я был похож на глиняную безжизненную статую, и лишь беззвучно и неподвижно наблюдал за гладью тины, под которой покоилась моя последняя спутница, и моя первая настоящая любовь.

Когда шок от произошедшего стал постепенно ослабевать, я почувствовал, как в моей душе стремительно нарастает боль. Меня обуяло горе. Оно буквально разрывало меня на части. Я со всей отчетливостью осознал, что остался совсем один. Один-одинёшенек среди этой дикого, безмолвного, таящего в себе кучу опасностей мира, которому было абсолютно наплевать на все мои страдания. Трудно подобрать слова, чтобы описать весь ужас этого ощущения. Не помня себя, я истошно закричал. Закричал, что было сил, чтобы выплеснуть наружу всю переполнявшую меня горечь. Мой крик походил на агонию насмерть раненого зверя. Но лесное эхо лишь издевательски смеялось надо мной.