Игорь Шинкаренко - Мистерия в парижском омнибусе

—

Ты её убил, — сказал Амьен горе-художнику, который стал на колени, пытаясь заставить дышать парами соли бедного ребёнка.

—

О! Что ты, нет. Не пройдёт и одной минуты, как она вернётся к нам, и я попытаюсь её успокоить. Кто бы, черт возьми, догадался, что она столь чувствительна? Это не изъян… и не слабость, присущая всем итальянкам. Я знавал одну, которая потеряла своего мужа утром и позировала, изображая вакханку, уже в полдень, в мастерской Жан-Жака Эннера… ты его знаешь. После этого ему ничего другого не оставалось, кроме как стать её мужем.

—

Достаточно! Я извиняю твою глупость, но запрещаю тебе рассказывать Пие, как умерла её сестра. Этого будет достаточно, чтобы добить малышку.

—

Не бойся… я придумаю безобидную…насколько это возможно… историю, и чтобы она меня простила, я отведу Пию к месту, куда мы проводили её сестру этим утром. Софи Корню все хорошо организовала. Очень милая служба состоялась в церкви на Монмартре, и концессия на пять лет на кладбище Сент-Уэн дорогого стоит. А я расщедрился на большой букет Пармских фиалок.

Болтая таким образом, Верро без особого успеха играл перед носом Пии флаконом с ароматическими солями. Вдруг Пия судорожно вздрогнула, но по прежнему не пришла в сознание, и у Амьена возникло непреодолимое желание вырвать язык у этого неисправимого болтуна, этот корень зла, причину всех его горестей.

И вдруг, в этот критический момент, в дверь неожиданно постучали.

—

Дай мне флакон и открой дверь, — раздражённо сказал Амьен. — Если я не открою дверь, они продолжат стучать и ещё раз испугают Пию. И когда ты увидишь, кто посмел ко мне явиться в неурочный час, ты доставишь мне удовольствие закрыть дверь перед носом того дурака, который позволяет себе прийти и беспокоить меня без предупреждения.

—

Если бы я знал, что у тебя есть кредиторы, то был бы уверен, что это один из них, — ворчал Верро, направляясь к двери. Стук был властным и настойчивым.

Пия, должно быть, услышала его и испугалась. Она вдруг обвила своими руками шею художника, а Поль привлёк её к себе так, чтобы его губы буквально касались лица девушки.

Сами о том не подозревая, они образовали группу, которую любой художник мечтал бы изобразить на своём холсте.

Это была картина маслом наяву.

Верро, который этого не видел, приоткрыл дверь и высунул голову наружу. Он мысленно приготовил фразу, которая бы обратила в бегство любого чужака, которого он предполагал встретить на лестничной площадке, и слова эти так и вертелись на его языке, так как он обладал обширным репертуаром насмешливых дерзостей, а миссия, которую Амьен ему поручил, была как раз из тех, которые он любил выполнять где он мог применить свои познания.

Но слова застыли в его глотке, когда он заметил молодую женщину ослепительной красоты, сопровождаемую господином с внушительным лицом и респектабельного вида.

Верро исповедовал культ Рубенса, короля цвета, и одно из произведений голландского маэстро наяву явилось на свет перед ним.

Впечатление было столь живым и сильным, что он буквально застыл, открыв дверь нараспашку…

Верро думал: «Амьен может говорить все, что ему заблагорассудится, но я не могу оставить этот шедевр на лестнице.»

В то же самое время он снял свою шляпу и поклонился до земли, отступая на три шага, чтобы уступить дорогу этой триумфальной персоне, которая вошла внутрь непринуждённым шагом, даже не удостоив его взглядом.

Господин, который её сопровождал, последовал, немного поколебавшись, за ней, а Верро поднёс руку к своему лбу, изображая безоружного солдата, капитулирующего перед превосходящими силами противника.

И тут Амьен испустил радостный крик, увидев, что Пия открыла глаза.

Этот возглас со стороны можно было бы трактовать, как возглас удивления, потому что одновременно он узнал в вошедших в студию персонах месье Дюбуа и его дочь.

Диван, на котором лежала Пия, положив голову на грудь Амьена и обвив рукой шею художника… эта злополучная тахта стояла прямо напротив двери, чуть ниже широкого квадратного окна, которое освещало мастерскую, и следовательно, оказывалась прямо перед глазами людей, которые входили в мастерскую.

Месье Дюбуа внезапно остановился, заметив эту грациозную картину, и стал бормотать непонятные, невнятные слова.

Его дочь, намного менее смущённая увиденным, чем её отец, все таки стеснялась продвинуться вглубь ателье, и на её лицо легла недовольная гримаса и кровь прилила к её щёкам.