Эд Макбейн - Мошенники

В то самое время, когда труп Эйлин Гленнон раздевали, обмеряли и подвергали вскрытию, наркомана по имени Майкл Пайн допрашивали в дежурке детективов Восемьдесят седьмого полицейского участка. Допрос проводил полицейский, которого звали Хол Уиллис и который в ситуации, когда он мог либо задержать наркомана, либо оставить его в покое, обычно предпочитал оставить несчастного в покое. Очень много написано и сказано о психологии наркоманов, но Хол Уиллис не был психологом. Он был самым обыкновенным полицейским. При том еще очень дисциплинированным полицейским, который в совершенстве изучил дзюдо, поскольку он отлично знал, что рост его всего пять футов и восемь дюймов, а также потому, что еще в самом раннем возрасте понял, что рослые парни любят толкать маленьких, но что они это делают только пока маленькие не научатся толкаться как следует в ответ. Дзюдо — это точная наука и требует большой внутренней дисциплины. Наркомания же, с точки зрения Уиллиса, это в первую очередь полное отсутствие дисциплины. Он не любил наркоманов, но главным образом именно потому, что с его точки зрения им совсем не обязательно было быть наркоманами. Он, например, ни на секунду не сомневался в том, что если бы его каким-то образом приучили к героину, то от этого порока он избавился бы в течение недели. Он просто заперся бы в комнате и пусть даже выблевал бы там все свои потроха, но от порока несомненно бы избавился. Дисциплина — вот в чем дело. Нельзя сказать, чтобы он относился к наркоманам с какой-то особой ненавистью, просто он считал их людьми полностью утратившими над собой контроль, а утрата над собой контроля, в глазах Уиллиса, просто непростительна.

— Ты знал Ла-Скалу, да? — спрашивал он сейчас Пайна.

— Ага, — ответил Пайн. Он проговорил это поспешно и очень вежливо. Никакого вызова, но, правда, и без особого энтузиазма. Это “ага” прозвучало коротко, как удар по столу костяшками пальцев.

— И давно его знал?

— Да.

— Как давно?

— Два года.

— И все эти два года он был наркоманом?

— Ага.

— Ты знаешь, что он умер?

— Ага.

— И что ты об этом думаешь?

Пайн пожал плечами. Ему было двадцать три года, это был белокурый и голубоглазый юноша, глаза которого, казалось, были распахнуты в окружающий мир, что в значительной степени объяснялось тем, что незадолго до того как его взяли, он сделал себе очередной укол. Расширенные в результате этого зрачки придавали его взгляду особое выражение, которое только подчеркивали темные болезненные круги под глазами, оттенявшие белизну и яркость его белков.

— Кто-нибудь имел на него зуб? — спросил Уиллис.

— Нет.

— Ты уверен в этом?

— Ага.

— Кто поставлял ему снежок?

Пайн не ответил.

— Я задал тебе вопрос. Ты знаешь, кто был его толкачом?

— Нет.

— Врешь, — сказал Уиллис. — Он скорее всего брал зелье у того же, у кого берешь его ты. Пайн снова промолчал.

— Ну, ладно, — сказал Уиллис, — можешь покрывать своего толкача. Нет, я просто этого понять не могу — вы же несете ему последние гроши. Ну и валяйте себе на здоровье. Пусть наживаются. Но вы еще стоите за него горой, чтобы он мог себе спокойно и впредь вытягивать из вас все соки. Я спрашиваю тебя, идиот, кто у него толкач?

Пайн продолжал хранить молчание.

— Ну, ладно. Должен был ему Ла-Скала какие-нибудь деньги?

— Нет.

— Ты уверен в этом?

— Вы же — полицейский, — сказал Пайн. — Вам и так все хорошо известно — и как наживаются толкачи, и все такое прочее, правда? В таком случае вам наверняка должно быть известно и то, что работают они только под наличные. Нет. Тони ничего не должен был своему контакту.

— А как ты сам думаешь, кто мог его убить?

— Не имею ни малейшего представления.

— Ты сейчас сильно под кайфом?

— Нет, чуть-чуть, ничего особенного, — ответил Пайн.

— Когда кольнулся в последний раз?

— Примерно — час назад.

— Так кто же тебе поставляет снежок, а, Пайн?

— Да бросьте вы! Вы же сами должны понимать, — сказал Пайн. — Кому могло понадобиться вдруг убивать такого парня, как Тони, ну, кому? Его толкачу, да? Но это же и вовсе глупо, так ведь? Никто же не убивает своего клиента, зачем?

— А сильно успел втянуться Тони?

— Он давно уже был втянут с головой, если не больше.

— И сколько он тратил каждый день?

— Долларов двадцать пять-тридцать, а может — и больше. Не знаю. Но сколько бы он там ни тратил, его толкачу не было никакого смысла убивать его. Ну посудите сами, зачем ему это? — Пайн горько улыбнулся. — Толкачи просто надышаться не могут на нас, на хроников, неужто вам это до сих пор не понятно?