Джоанн Харрис - Другой класс

– Благодарю вас, никогда не чувствовал себя лучше, – бодро заявил я.

Дивайн насмешливо фыркнул.

Харрингтон рядом со мной вновь беспокойно завозился – я и позабыл, что он тоже тут, – и теперь уже можно было расслышать его дыхание, почти столь же затрудненное, как и мое собственное. Я наклонился и осмотрел его; в сознание он еще не пришел, да и крови потерял довольно много.

– Харрингтону нужен врач, – решительно заявил я.

– А как мы со Спайкли поступим? – спросил Дивайн.

– Позвоним в полицию из больницы. Давайте-ка все вместе отнесем Харрингтона в машину мистера Уинтера.

Следующие несколько часов прошли словно в тумане. Отвратительный кофе; суетящиеся сиделки; необходимость заполнять кучу каких-то бумаг; жена Харрингтона, совершенно ошарашенная полученным известием. Уинтер сказал в больнице, что я пережил шок, сообщил о весьма прискорбном состоянии моего сердца и настоял, чтобы и меня кто-нибудь осмотрел, пока другие врачи будут заниматься Харрингтоном. Доктор Дивайн тоже, между прочим, так никуда и не ушел и все время, точно упрямый часовой, оставался со мною рядом, несмотря на мои яростные протесты (и садовый гном по-прежнему торчал у него из-под мышки).

Наконец нам осталось только дождаться приезда полиции в отведенной для нас маленькой комнатке. Там мы сумели немного прийти в себя и собраться с мыслями, хотя Уинтеру явно было не по себе, и он все время посматривал на часы. Зато доктор Дивайн держался стоически и преспокойно прихлебывал чуть теплый больничный кофе.

До сих пор у меня не было ни времени, ни возможности хотя бы рассмотреть то письмо. А может, мне не очень-то этого и хотелось : ведь и так уже практически все части того невидимого механизма сами собой встали на свои места. А я вдруг почувствовал себя страшно усталым; больше всего мне хотелось лечь и проспать до начала следующего тысячелетия.

Какая ужасная вещь – мудрость, она не приносит мудрецу ни малейшей выгоды! Уинтер, должно быть, с самого начала понимал, за какой информацией мы охотились. Он пытался предупредить меня, что слишком активно преследовать эту цель опасно, ибо она, подобно духу Маниту [162] Маниту в мифологии индейцев-алгонкинов – это сверхъестественная сила или, точнее, некое сверхъестественное существо, выполняющее роль личного духа-покровителя и обладающее волшебным могуществом, а также многими другими, неведомыми людям способностями. , способна обернуться против меня и, превратившись в чудовище, разорвать меня на куски.

Уинтер видел, что я держу этот конверт в руках, словно не решаясь прочесть письмо. Это был самый обыкновенный дешевый голубой конверт – такими обычно и пользовался Гарри. Чернила слегка поблекли от времени, но читалось все достаточно хорошо. Вот только надпись на конверте была сделана явно не Гарри. Я был настолько убежден, что это его письмо, а значит, и почерк должен быть его, что даже не сразу вспомнил, чей же это на самом деле почерк – такой по-детски аккуратный, буковка к буковке. Но потом я догадался – ведь этот почерк мне когда-то был очень хорошо знаком, я столько раз правил ошибки в переводах, выполненных этим почерком. Вот только какое отношение имел к такому письму Джонни Харрингтон? И с какой стати юный Дэвид Спайкли вздумал писать Эрику Скунсу?

– Письмо моя мать нашла, – сказал мне Уинтер. – И, конечно, сразу поняла, что это значит. Я же говорил: с шантажом она давно знакома. И она, разумеется, сразу стала выяснять, что он за человек и сколько она с него может поиметь. Она узнала, например, что Спайкли с момента слушания в суде дела Кларка регулярно получает кругленькую сумму наличными, и после этого заявила мне, что совершенно не понимает, с какой стати ей убираться в домах стариков, если есть куда лучший способ себя обеспечить. Вот она и заставила меня заняться расследованием, которое вполне перекликалось с тем, что я делал для вас. И в итоге я сообразил, что для меня в этом кроется реальная возможность наконец-то от нее сбежать.

Я с трудом перевел дыхание.

– Ясно…

Да, мне действительно все стало ясно. Все части механизма встали на свои места; он успокоился и затих. Я понимал теперь, почему Эрик так не хотел выступать свидетелем во время суда над Гарри Кларком; почему он сразу после окончания процесса на семь лет покинул «Сент-Освальдз»; почему вполне сознательно уничтожил посылку Гарри; почему так стремится поскорей выйти на пенсию и почему тем вечером спросил у меня: «Насколько хорошо мы на самом деле знаем своих друзей? Разве можем мы знать, что таится у них в душе?»