Джоанн Харрис - Другой класс

– Я вам сейчас чаю принесу, – сказал Уинтер. Я видел по его лицу, как сильно он встревожен. Он вышел, и я остался наедине с доктором Дивайном, который по-прежнему сидел в какой-то застывшей позе, держа под мышкой садового гнома, присланного Гарри.

– Не читайте это письмо, Стрейтли, – вдруг посоветовал он мне. – Какой в нем смысл, в конце концов, после стольких-то лет?

Я начал что-то ему объяснять, а гном насмешливо на меня поглядывал.

– Если бы мы смогли доказать, что Харрингтон солгал, – сказал я, – что насиловал Спайкли не Гарри, а… кто-то другой, то нам, возможно, удалось бы наконец очистить имя Гарри Кларка и с полным правом отслужить по нему поминальную службу.

– И что потом? Сдать Эрика полиции?

Я покачал головой.

– Но это же вовсе не означает…

– Послушайте, Стрейтли, – прервал меня Дивайн. – Вы представляете, что за этим потянется? Очередной громкий скандал в «Сент-Освальдз»! Директор школы обвинен в тайном сговоре с преступником! Еще один из преподавателей оказался насильником! И наверняка ту старую историю тоже извлекут на свет божий и снова станут мусолить, словно все это случилось только вчера. А ведь Эрик собирается на пенсию. Он сам так сказал. И потом… – Нос Дивайна раздраженно дернулся. – И потом, этого ведь у нас никогда больше не было. Об этом сам Гарри Кларк позаботился.

– Гарри?

Дивайн кивнул.

– Да, Гарри все знал. Похоже, юный Спайкли все-таки ему признался. Гарри, конечно, мальчику ничего не сказал – не мог, – но сам определенные меры предпринял, и действовал он, как всегда, по-своему… – Заметив, какое у меня при этих словах стало лицо, Дивайн слегка попридержал коня, но все же, помолчав, воскликнул: – Ох, да не смотрите вы на меня так! Ведь и вы, несомненно, должны были что-то подозревать. Вы ведь с Эриком такие старые друзья…

– Нет. Мне никогда и в голову это не приходило, – беспомощно пролепетал я.

У меня вдруг страшно разболелась голова, даже слезы на глазах выступили. Я полез в карман за носовым платком и наткнулся на тот конский каштан, который подобрал в парке несколько недель назад; тогда каштан был таким красивым – блестящий, маслянисто коричневый, – а теперь поблек, сморщился, ссохся, точно куколка насекомого. Я не играл в игру «Чей каштан крепче?» уже лет пятьдесят, но каштаны порой по-прежнему подбираю, как когда-то в далеком детстве, когда мы с Эриком учились в школе «Сент-Освальдз».

– Вы когда-нибудь играли в каштаны, Дивайн? Ну, в школе, конечно.

Он тут же задрал нос и, надменно посмотрев на меня, заявил:

– Я был чемпионом среди юниоров! И в старших классах тоже!

Должен сказать, я с трудом мог себе представить, как Дивайн играет в «Чей каштан крепче?». А впрочем, все это было так давно. Столько воды утекло под мостом с тех пор… А ведь Дэвида Спайкли действительно кто-то насиловал. Это тогда подтвердили все эксперты. Неужели тем насильником был именно Эрик Скунс? Неужели ему столько лет удавалось все это скрывать?

Я снова посмотрел на тот конверт. Голова болела так, словно в ней была открытая рана. Дешевый голубой конверт сам собой надорвался, когда я неловко попытался его раскрыть. Мы с Дивайном, занятые своим драматическим разговором, и не заметили, как Уинтер ускользнул прочь. Я заглянул в конверт, и оказалось, что он пуст.

Дорогой Мышонок!

То письмо я, естественно, умыкнул и спрятал. Нельзя же было допустить, чтобы они его прочли. Нет, не потому, что оно свидетельствовало о некоем совершенном мною преступлении. Просто их жалость стала бы для меня невыносимой. Я не хочу, чтобы они помнили меня всего лишь как жалкого печального мальчишку, который убивал разных тварей, потому что сам боялся жить. Я хочу, чтобы они исполнились ненависти, неверия, удивления. И навсегда запомнили, что я не просто один из выживших .

Письмо я перечел, хотя и так хорошо его помнил. Оно было не таким уж длинным, и я помнил в нем каждое слово, ибо подбирал слова столь же тщательно, как если бы переводил с латыни. Он прочтет его за завтраком , думал я, когда писал это письмо. Он прочтет его и найдет меня. Найдет и сделает это снова. И мысль об этом вернула назад мой страх перед ним, тот ужасный парализующий страх, который можно было изгнать только одним способом.

15 октября 1989

Дорогой мистер Скунс!

Прошло уже довольно много времени, так что вряд ли Вы меня помните. Да я и раньше, мальчишкой, ничем особенным не отличался. Возможно, именно поэтому Вы и делали это со мной – ведь я был так неприметен, среди других не выделялся. А еще, конечно, из-за того, что написано в моем личном деле, ибо это означало, что мне в любом случае никто не поверит. Но теперь все переменилось. Теперь к подобным вещам прислушиваются. Все теперь на подобные вещи внимание обращают.