Анатолий Степанов - Любить и убивать

— Наверное, — индифферентно подтвердил он.

Она потянулась к нему, прижалась, правой рукой за затылок притянула его голову, языком раздвинула его губы. Желание опять зарождалось в ней. Затрясла головой, отряхнулась:

— Хватит, хватит! — и призналась: — Ты мне стал очень дорог, Георгий.

И уехала на лифте. Он закрыл дверь и прошел в лоджию. Она вскоре вышла из подъезда, села в «мерседес» и поехала неизвестно куда. На этот раз хвоста вслед за ней не было: смена декораций. Он вернулся в комнату, сел в кресло, судорожно зевнул и вдруг увидел на журнальном столике упитанный конверт. Усмехнулся, вытащил из конверта пачку стодолларовых бумажек и неизвестно зачем пересчитал их. Бумажек было двадцать. Две тысячи баксов, следовательно. Он усмехнулся еще раз, вслух вспомнив:

— «Ты мне стал очень дорог, Георгий».

…На редкость легко все получилось. Вложенная в Библию записка отца Афанасия была не первой свежести, и, вероятнее всего, отец Афанасий не служил у Николы в Хамовниках. Следовательно, две церкви в арбатско-пречистенских переулках. Почему-то больше нравилась та, что на взгорье, на перепаде высот. Туда он и поехал. «Девятка» по крутизне взобралась от набережной. Сырцов оставил ее у отремонтированного дома модерн и на своих двоих отправился в храм.

Тихо разбредались бабки и строгие женщины с грустными и взыскующими лицами: только что закончилась служба. Сырцов степенно ступил в церковь. Интимно душный полумрак обступил его. Он тихо стоял, привыкая к темно-золотистому от убранства и оранжевому от бесчисленных огоньков-лепестков свечей пристанищу Божьему на земле. Привык, стал различать людей, творящих свои дела в храме. Спросил у женщины, стоявшей у кафедры-прилавка со свечами различной длины и толщины:

— Я хотел бы повидать отца Афанасия. Как мне это сделать?

— Он только что закончил службу и прошел за алтарь.

— А вы не могли бы позвать его?

Интеллигентная женщина снисходительно и добро улыбнулась:

— Женщинам туда нельзя, — и успокоила: — Он скоро выйдет. Разоблачится и выйдет.

— Саморазоблачится, — пробормотал он про себя, с грустью сознавая, что словоблудие смирновской компашки навсегда поселилось в нем.

— Что вы сказали? — вежливо поинтересовалась женщина, естественно, не расслышав.

— Так… Глупость, — почему-то застеснявшись, признался он.

И тут же из-за алтаря появился священник. Когда он подошел ближе, женщина предупреждающе известила его:

— Батюшка, вас ждут.

— Вы, сын мой? — Отец Афанасий обернулся и внимательно посмотрел на Сырцова.

В сыны-то Сырцов ему не подходил: отцу Афанасию было лет сорок, не более.

— Мне необходимо поговорить с вами, отец Афанасий.

— Если это необходимо, поговорим. Обязательно поговорим.

Они обошли церковь и через калитку вошли в старо-московский дворик. Не верилось уже, что они в Москве последнего десятилетия двадцатого века: наполовину деревянный дом священника с золотыми шарами под окнами, сараюшка из толстых черно-серых досок, маленькая клумба с анютиными глазками, высокая, аккуратная поленница из мелко-мелко порубленных дровишек. Они уселись на широкую скамью, врытую в землю в незапамятные времена.

— Я обращаюсь к вам по делу абсолютно мирскому, отец Афанасий, — строго подбирая слова, начал Сырцов. — Я, Георгий Сырцов, по поручению матери разыскиваю ушедшую из дома Ксению Логунову.

Он замолк, незаметно поглядывая на отца Афанасия в ожидании реакции. Не дождался, не было никакой реакции.

— А почему вы обращаетесь именно ко мне? — спросил священник.

Врать не следует, вилять не стоит. Прямо надо говорить.

— В Библии Ксении я нашел вашу дарственную записку. Вы знаете Ксению Логунову, отец Афанасий?

— Да.

— Она обращалась в последнее время к вам за советом?

— Да.

— Вы знаете, где она сейчас находится?

— Думаю, что знаю.

— Уже не твердое «да», — отметил Сырцов, почтительно улыбаясь.

— «Да», твердое «да» возможно только в подтверждение собственных деяний и поступков. О другом человеке можно говорить лишь предположительно.

— Где же предположительно находится Ксения?

— Это не мой секрет, сын мой.

— Ксении грозит серьезная опасность, отец Афанасий. А она ушла из дома.

— Самая серьезная опасность для Ксении исходит из ее дома.

— Вероятно, вы говорите об опасности нравственной. Вам лучше знать. Но я говорю об опасности, которой может подвергнуться ее жизнь.