Анатолий Степанов - Любить и убивать

Теперь надо ждать, и он терпеливо ждал. Второй раз за эту ночь захотелось закурить. Ну, что же вы, ребята? Вы же менты на земле, вы все про эти места знаете, у вас патрульная машина, вы же рядом, рядом! Где вы?

Милицейский «козлик» подкатил через десять минут. Трое в форме вошли в подъезд, а четвертый, за рулем, остался за наблюдателя. Порядок.

И вдруг Сырцов непроизвольно застонал: по площадочному балкону третьего этажа осторожно двигались на спуск двое. Менты, братцы, ну хоть один из вас, черную лестницу перекройте! Двое исчезли ненадолго и объявились, уже на балконе второго этажа, но дальше не побежали. Притихли.

Из Староконюшенного от Пречистенки выехал светлый «джип-чероки», неспешно повернул налево в Гагаринский и остановился прямо под Сырцовым. Тотчас двое с балкона второго этажа прыгнули на мягкую землю.

Они побежали наискосок, а «джип» двинулся почти в параллель им. Нет, все-таки не в параллель, а под острым углом, потому что у улицы Танеевых машина и люди встретились.

Уже выскочили из подъезда менты, уже ревел мотор сине-желтого «козла», уже ныла сирена, но было поздно: куда «козлу» против «джипа-чероки», который исчез в неизвестном направлении.

А винить надо только себя. Сжалился над блондином, не раздавил переговорники. Хоть номерок запомнил: 68–91. Но где гарантия, что он не липовый? Пора и ноги делать, пока менты не вернулись. Не стоило встречаться с ними вооруженным и в полной амуниции.

Он уже сидел за рулем, когда почти одновременно примчались, поочередно воя, оперативная «Волга», «рафик» с бригадой, фургон «Скорой помощи». Дела у них, не у него. Сырцов включил мотор.

Уже дома обнаружил в кармане кривой мячик резиновых перчаток. Вышел на площадку, выбросил их в мусоропровод и, вернувшись, разделся догола. Долго-долго стоял под садистски холодным ливнем душа. Замерз до дрожевого ика и поэтому жестким полотенцем растирался почти с мазохистским удовольствием.

Дед, а скорее Лидия Сергеевна, отучили от Малинина. Он врубил пленку с Монтсеррат Кабалье и Фреди Меркури. Неземные голоса пели райскую музыку. Но вскоре сердито постучали сверху: громковато, мол, для трех часов. Он виновато и покорно уменьшил звук. Теперь Монтсеррат и Фреди пели только для него.

У непьющего всегда обширные запасы. Без колебаний и душевных переливов он вытащил из холодильника крупную бутылку «Смирновской».

Монтсеррат и Фреди пели, а Георгий Сырцов выпивал, мало закусывая. Монтсеррат и Фреди прекратили пение, а Георгий Сырцов продолжал выпивать.

Бумаги и фотографии, которые он привез из Дома старых большевиков, лежали рядом на тахте, но ему не хотелось сейчас с ними разбираться. Да и пить особо не хотелось: его, тренированного, с отвычки плохо брало. Но он продолжал нагружаться.

Уже, не стесняясь, белесо светилось окно, уже не одиноким волком, а редкой цепочкой пробегали вверх к Садовому легковые автомобили, с недовольным рычанием преодолевая небольшую горку, уже шаркала метлой их новая добросовестная дворничиха, а Сырцов сидел в кресле и все ждал водочного кайфа. Но кайф не приходил.

Он стал вспоминать свое отрочество в Сельце Брянском. Чтобы как картинки в голове: душная чащоба мелколесья, речка, тихим извивом бежавшая мимо высокого глинистого берега, приятель Димка, колдовавший над костром, первая его любовь одноклассница Неля, которая с мостков смотрела на скользящую внизу воду, покойница мать, устало поднявшая на него глаза, закатное небо и несущееся в нем пламя ракеты-снаряда… И еще — Маша. Когда он дотронулся до нее, она была еще теплая.

Все-таки нажрался и вырубился. Он проснулся, на мгновение открыл глаза и тут же их закрыл — свет резкой болью ударил по глазным яблокам. Ныли виски, бешеный живчик дергал прикрытое веко. Не надо было просыпаться. Но он проснулся, и проснулся потому, что безудержно звонил дверной звонок.

Он еле выпростал себя из кресла и оглядел свое жилище — не очень ли свинствовал в ночи? Вроде не очень. Он поставил пустой залапанный стакан на тарелку, на которой лежал одинокий, выгнутый, как парус под ветром, кусок сыра, взял в правую руку почти пустую бутылку «Смирновской», в левую — тарелку и направился на кухню, по пути через коридор крикнув двери:

— Минуточку!

Чуть легче: умолк вызывавший внутреннюю дрожь звон. Он обстоятельно вымыл стакан и тарелку. Поставил их в сушилку, надел тренировочные штаны и подошел к входной двери. Негостеприимно поинтересовался: