Анатолий Степанов - Любить и убивать

Не таясь, но и не особо высовываясь, направился к подъезду и по пути заметил знакомую «хонду». Опять не пикало, не пиликало, не квакало и не светилось. Захотелось заглянуть по старой памяти: ключики-то были при нем. Дело мастера боится. Сырцов сел за руль и сунул руку за щиток. Кассеты не было. Он осторожно открывал дверцу и поднял голову лишь тогда, когда громоподобно в ночи хлопнула входная дверь. И увидел только спину человека в темной кожаной куртке, который быстро, местами сбиваясь на бег, шел мимо австрийского посольства. Инстинкт ищейки: если бегут — надо догонять. Сырцов выскочил из «хонды», но человек в кожанке свернул в переулок Островского и исчез.

Сырцов мчался как гепард, по все равно не успел: метрах в пятидесяти от него взревел мощный автомобильный мотор и ярко полыхнули заграничные габаритные огни. Машина рванула подобно болиду Айртона Сенны. Сырцов ни номера не увидел, ни цвета, ни в марке не разобрался.

Тем более пора идти в дом! Он вошел в подъезд, недолго поизучал дюралевый щиток и без труда, по залапанному вокруг нужных кнопок металлу, нашел три нужные цифры. Как говорится, комбинация из трех пальцев. На втором наборе в двери разрешительно щелкнуло. Он крутанул ручку и вошел в маленький вестибюль.

Он знал, что в этом доме оба лифта вкомпонованы в стену и поэтому практически бесшумны: можно воспользоваться. Но на всякий случай поднялся на шестой этаж. Береженого Бог бережет, да и пешеходный вариант возможного (всякое бывает) стремительного отступления проверить надо было. Черная лестница шла здесь через площадочные балконы, и зимой, чтобы не морозить помещение, ее иногда закрывали. По ней он и спустился вниз, по ходу проверяя все двери. Открыты. На этот раз поднялся прямо на четвертый. Лифт раскрылся, и от предчувствия несчастья стало тошнотно где-то у солнечного сплетения: дверь двадцать четвертой квартиры была приоткрыта. Он тотчас закрыл лифт и поднялся на пятый этаж. Вышел и прислушался. В доме было тихо как в морге. Он вытащил из-за пазухи «байард» и снял его с предохранителя. Два лестничных пролета преодолевал (не зная почему, вел счет) ровно две минуты, прислушиваясь и замирая через каждые три ступеньки. Но было тихо.

Прижимаясь спиной к стене, Сырцов приблизился к нужной двери. Не высовываясь, ногой толкнул ее. Она беззвучно ушла в глубь прихожей. Он бесшумно двинулся за ней.

В прихожей горела маленькая лампочка под смешным цветастым абажуром, стоявшая на полке старинного, в человеческий рост зеркала. Перемещаясь мимо него, Сырцов увидел свое лицо — остановившиеся пустые глаза, заострившийся, с втянутым ноздрями нос, вместо рта безгубая щель, — и только тогда понял, что он в диком судорожном напряжении. С трудом заставил себя распустить мышцы и двинулся дальше.

Большая комната однокомнатной квартиры освещалась торшером с бордовым абажуром. Освещал он, конечно, только журнальный столик под собой, а все остальное лишь делал видимым. С порога Сырцов вглядывался в полумрак. В полумраке, как во всяком полумраке, все было в порядке, но журнальный столик был сильно сдвинут по отношению к торшеру и двум миниатюрным креслам. Сырцов сделал шаг, второй, третий, и, когда его нога ступила на неприкрытую ковром полосу паркета, визгливо заскрипело битое стекло.

Маша лежала между полукруглой тахтой-кроватью и одним из маленьких кресел. Она лежала и смотрела в потолок безумно выпученными мертвыми глазами. Рот открыт, и виден распухший язык. На шее темные пятна. Синяки.

Сырцов сел в кресло и, хотя с этого места и не видел труп, закрыл глаза. Чтобы ничего не видеть…

Надо было делать дело. И быстро, пока не помешали. Он задернул тяжелые гардины на окнах, включил верхний свет и прошел на кухню, где сразу же нашел то, что искал: резиновые перчатки, в которых Маша мыла посуду. Теперь молниеносный шмон. Сначала бюро красного дерева (заинтересовавшие его бумажки засовывал в многочисленные жилетные карманы), такого же дерева трельяж с бессчетными ящичками (прихватил несколько фотографий мужиков и баб, по виду последнего времени), две длинные нижние полки (даром время потерял), горка (знал, что пустышка, но все равно надо проверить), тахта-кровать, в тахте-кровати, под тахтой-кроватью (ничего). Отошел к дверям и, медленно-медленно водя глазами, еще раз осмотрел комнату. Проверочный взгляд. Вроде ничего не пропустил. И снова — к Маше.

Ох и не хотелось! Ни на лице, ни на руках, ни на одежде Маши (синие брючки по колено, тонкая голубая маечка, легкий домашний пиджачок персикового цвета) не было следов борьбы. Удушаемый без борьбы не сдамся: следовательно, ее предварительно оглушили. Чем? А, вот оно: у стены лежала пепельница тяжеленного цветного чешского хрусталя. Следовало лишь фиксировать в памяти, думать сейчас времени не было. Журнальный столик резко двинули, и все слетело с него на пол. Остатки кофейных чашек (по ручкам — двух), целая тарелка, печенье, куски сахара, две чайные ложки, окурки и пепел от сигарет. Окурков — раз, два, три, четыре, пять — пять окурков, все «Мальборо», на трех следы губной помады, на двух — нет.