Владимир Кочергин - Судьбы, как есть

Луи знал, что полный позор суеты в расследовании так бы и висел, как непотушенная свеча в ночи над горем этих людей, если бы Шмелев своей пробивной натурой и честью не своротил эту машину, которая включалась для нормальной работы в правильном режиме только по команде сверху, а так она работала в половину своей мощности или стояла совсем, а должна работать, как вечный двигатель, как турбина самолета, от которой зависят жизни сотен людей на высоте десяти тысячи метров от земли.

— Машина правосудия, розыска и справедливости до того привыкла к сбоям, что стала умудряться эти сбои делать тогда, когда это надо ей. К примеру, захотел кто-то наверху в октябре месяце прекратить дальнейшее расследование, и застопорили машину, подредактировали бумаги, доложили и не стали напрягаться, шестеренки отдыхают. Только от такой работы человеческие судьбы, как и те, в самолете, падают вниз, у кого сердце не выдерживает, у кого нервы вразнос идут. Человек — он ведь думающее существо, и когда у него отнимают дорогое, родное его, кровное, то он мучается и ищет утешения, ищет причины и тех, кто это сделал, — пытался, очень взволнованно и горячо рассуждать Луи, который вот уже более десяти лет живет среди русских систем. — Если бы люди руководствовались только звериным инстинктом, то, как звери, находили компромиссы через силу, драки и месть. И когда разумное существо — хомосапиенс — знает о том, кто должен заниматься в их обществе («стае») возмездием за нарушение законов этого общества, то ждет от них результатов, а если их нет, эти люди начинают подключать себя сами. Вот так и мы включились за других.

— Наше кино, телевидение очень упорно показывает, как могут одиночки — «робингуды» справляться с бандитами, убийцами, как круто они вершат правосудие. Но месть порождает новые трупы и горе. Страдают французские родственники, страдает моя семья, сочувствуют все, кто узнает об этом убийстве. Не очень сочувствуют те, кто занимается правосудием, они очерствели, огрубели, а некоторые просто оборзели на своих должностях, — вспоминал свои слова, сказанные в беседе с Луи, Артем Шмелев.

Французы проводили Артема до ступенек лестницы, ведущей на первый этаж здания, широко улыбаясь, распрощались. И все! Артем, когда вышел за ворота посольства Франции, то решил съездить на квартиру Ольги, пока находится в центре, и посмотреть, что накопилось в почтовом ящике.

В гостиной, где по показаниям убийц проходило это мучительное издевательство над его дочкой и внучкой, он достал, как всегда, фотографии детей в двух рамках, поставил на стеклянный стол, зажег свечу и долго сидел, глядя то на Ольгу и Тьерри, то на Лизочку, и вспоминал, как Лиза выплясывала под его пение, как они отмечали новый 2008 год и еще многое другое, светлое и теплое.

Потом Артем закрыл глаза и представил вновь, как Мормурадов приставил нож к горлу Ольги, как вязал ей руки и запихивал кляп в рот, как заносили на одеяле убитого и окровавленного Тьерри, как они вместе с Гарисовым шарили по квартире в поисках денег и золота, два безжалостных ублюдка, не человека, а каких-то зверей представил себе Артем. Вот они, эти звери, вольготно ходят по гостиной, заходят в комнаты, пьют вино, коньяк, насилуют по очереди умирающую и напуганную женщину, обещая ей, что не убьют ее и ее ребенка. Только смерть убийц, хоть как то сможет снизить страдания. Только смерть за смерть!

— Бедная моя девочка, — простонал Шмелев.

Слезы сами покатились из его глаз. Он их не трогал, ему было все равно, что у него на лице слезы ли, сопли ли, паутина или еще что-то. Он не ругал себя за то, что снова погрузился в эти горькие представления и воспоминания. Он, так или иначе, соприкасался с детьми. Он страдал вместе с ними, но знал, что это не поможет вернуть все назад. Мертвые не воскресают в реальной жизни. Мертвые уходят навсегда. С ними можно говорить только со стороны живых. Артем встал, подошел к окну и стал смотреть на скверик, где когда-то гулял с Лизой. Он вдруг подумал о Людмиле, которая после пожара, перебирая тут каждую уцелевшую тряпку, плакала и через них соприкасалась то с Олей, то с Лизой, то с Тьерри. После каждой работы в квартире Людмила старела, ее взгляд тускнел, ее речь была вялой и, придя домой в свою квартиру, она уходила в свою комнату и засыпала порой с включенным телевизором или ходила всю ночь на кухню, там курила и тихо плакала. Сколько же надо иметь сил? Сколько же надо мучиться, чтобы жить с такой болью в сердце, душе и мыслях? И они жили! Уже прошло больше года.