Агата Кристи - Изумруд раджи (сборник)

– Вы сделали то, о чем я вас просила? Вы унесли это чудовищное английское пианино и выбросили его в Темзу?

– Я достал для вас другое пианино, – ответил Коуэн и показал на стоящий в углу инструмент.

Назоркофф бросилась к нему и подняла крышку.

– «Эрард», – сказала она, – это лучше. А теперь посмотрим…

Красивым сопрано она исполнила арпеджио, потом дважды легко пробежалась вверх и вниз по всему диапазону голоса, потом ее голос мягко поднялся вверх, до высокой ноты, удержал ее, его громкость все росла и росла, потом голос снова стал тише и замер, совсем исчезнув.

– Ах! – произнесла Пола Назоркофф с наивным удовлетворением. – Какой у меня красивый голос! Даже в Лондоне у меня красивый голос.

– Это правда, – согласился с ней Коуэн, от души поздравляя ее. – И готов побиться об заклад, что вы покорите Лондон, как покорили Нью-Йорк.

– Вы так думаете? – спросила певица.

На ее губах играла легкая улыбка, и было ясно, что для нее этот вопрос был чисто риторическим.

– Конечно, – ответил Коуэн.

Пола Назоркофф закрыла крышку пианино и подошла к столу той медленной покачивающейся походкой, которая так хорошо смотрелась на сцене.

– Ну-ну, – сказала она, – давайте перейдем к делу. Вы здесь обо всем договорились, мой друг?

Коуэн достал какие-то бумаги из папки, которую перед этим положил на стул.

– Почти ничего не изменилось, – заметил он. – Вы будете петь в Ковент-Гардене пять раз: три раза «Тоску» и два раза «Аиду».

– «Аида»! Фу, – сказала примадонна, – это будет невыразимо скучно. «Тоска» – другое дело.

– Да, – ответил Коуэн. – Тоска – это ваша роль.

Пола Назоркофф выпрямилась.

– Я – величайшая Тоска во всем мире, – просто произнесла она.

– Это правда, – согласился Коуэн. – Никто не может и близко сравниться с вами.

– Роскари будет петь Скарпиа, полагаю?

Коуэн кивнул.

– И Эмиль Липпи.

– Что? – взвизгнула Назоркофф. – Липпи, этот уродливый лягушонок, ква-ква-ква!.. Я не стану с ним петь, я его укушу, я расцарапаю ему физиономию…

– Ну-ну, – попытался утихомирить ее Коуэн.

– Он не поет. Я вам говорю, он просто лает, как дворняга.

– Ну, посмотрим, посмотрим, – сказал Коуэн.

Он был слишком умен и никогда не спорил с темпераментными певцами.

– А Каварадосси? – спросила Назоркофф.

– Американский тенор, Хенсдейл.

Певица кивнула:

– Он милый мальчик и поет чу́дно.

– И, по-моему, один раз будет петь Баррэр.

– Он художник, – великодушно признала мадам. – Но чтобы Скарпиа пел этот квакающий лягушонок Липпи!.. Ба – я не стану с ним петь.

– Предоставьте это мне, – успокоил ее Коуэн, откашлялся и взял новую пачку бумаг. – Я собираюсь организовать особый концерт в Альберт-Холле.

Назоркофф скорчила гримасу.

– Знаю, знаю, – сказал Коуэн. – Но все так делают.

– Это будет хорошо, – согласилась Назоркофф, – и зал будет полон, до самого потолка, и у меня будет много денег. Ecco ! [16]

Коуэн снова перетасовал бумаги.

– А вот совсем другое предложение, – сказал он, – от леди Растонбери. Она хочет, чтобы вы приехали к ней и спели.

– Растонбери?.. – Брови примадонны сошлись у переносицы, словно она силилась что-то вспомнить. – Я недавно видела это имя, совсем недавно. Это город… или деревня, правда?

– Правильно, маленькое красивое местечко в Хартфордшире. Что касается Растонбери-Касл, где живет лорд Растонбери, это настоящий роскошный старый феодальный замок с привидениями и семейными портретами, потайными лестницами и первоклассным частным театром. Они купаются в деньгах и всегда устраивают какие-то частные спектакли. Она предлагает нам дать целую оперу, предпочтительнее всего «Мадам Баттерфляй».

– Баттерфляй?

Коуэн кивнул.

– И они готовы платить. Нам придется заплатить неустойку Ковент-Гардену, конечно, но даже после этого вы останетесь в прибыли. По всей вероятности, будут присутствовать особы королевской крови. Это выйдет первоклассная реклама.

Мадам вздернула свой все еще красивый подбородок.

– Разве мне нужна реклама? – гордо спросила она.

– Слишком много хорошего не бывает, – невозмутимо ответил Коуэн.

– Растонбери, – пробормотала певица, – где я видела?..

Она вдруг вскочила и, подбежав к столу в центре комнаты, начала листать страницы лежащей на нем иллюстрированной газеты. Внезапно ее рука повисла в воздухе над одной из страниц; потом она выпустила из рук газету, которая упала на пол, и медленно вернулась на свое место. У нее опять быстро изменилось настроение, и теперь она казалась совершенно другим человеком. Она стала очень спокойной, почти суровой.