Рекс Стаут - Три двери смерти

– Она умерла, – произнес он, на этот раз громким голосом.

Вулф кивнул и заметил:

– А ваше растение тоже сильно пострадало. Ветка безнадежно сломана.

– Что? Какое еще растение?

– Ваша Tibouchina semidecandra.

Энди нахмурился, покачал головой, словно проверяя, крепко ли она сидит на плечах, снова присел на корточки перед занавеской, поднял ее, и его голова и плечи опять исчезли в нише. Нам с Вулфом следовало предупредить его, чтобы он ничего не трогал, но мы не стали этого делать, тем самым махнув рукой на свои профессиональные обязанности. Когда Красицки выбрался из ниши, мы поняли, что он не просто кое-что тронул на месте преступления, но стащил улику. В руке он сжимал отломанную ветку Tibouchina. Средним пальцем садовник сделал лунку в грядке, воткнул туда ветку, а затем утрамбовал почву.

– Это вы убили ее? – резко спросил Вулф.

С одной стороны, он поступил правильно, задав этот вопрос, а с другой – не очень. Да, он вывел Энди из транса, и это было просто прекрасно, но одновременно у несчастного садовника явно возникло желание от души врезать Вулфу. Он быстро и решительно направился к нему, но, во-первых, проход между грядками был слишком узким, а во-вторых, на пути Красицки стоял я. Бить меня ему определенно не хотелось, поскольку он понимал, что я дам сдачи. Энди остановился прямо передо мной: грудь в грудь, глаза в глаза.

– Не дергайтесь понапрасну, вам это не поможет, – раздраженно произнес Вулф. – Завтра вы собирались приступить к работе у меня. В оранжерее. И что мне теперь прикажете делать? Бросить вас здесь с трупом? Нет, это не вариант. Вы окажетесь за решеткой, прежде чем я доберусь до дому. Понимаю, вам пришелся не по нраву мой вопрос, но сегодня вам его еще неоднократно зададут, и всякий раз придется отвечать.

– О господи! – ужаснулся Энди. – Ну и влип же я!

– Согласен. Так что давайте для начала ответьте мне. Итак, это вы убили ее?

– Нет! Боже упаси, я никого не убивал!

– Кто эта женщина? Вы знаете ее?

– Да… Это Дини. Дини Лауэр. Сиделка миссис Питкэрн. Мы собирались пожениться. Вчера – господи, это было лишь вчера! – я сделал Дини предложение, и она ответила, что согласна. И вот теперь я стою здесь… – Энди поднял ладони с растопыренными пальцами и потряс ими. – Я стою здесь! Что же мне теперь делать?

– Для начала успокоиться, – посоветовал я.

– Сейчас вы пойдете со мной, – сказал Вулф, протиснувшись мимо меня. – В подсобке я видел телефон, однако прежде, чем им воспользоваться, мы немного потолкуем. Арчи, ты останешься здесь.

– Я сам останусь здесь, – отрезал Энди; теперь вид у него был уже не такой безумный, но садовник все еще был очень бледен, а на лбу сверкали капельки пота. – Я останусь здесь, – повторил он.

У меня ушло добрых две минуты на то, чтобы убедить Энди уступить эту честь мне. Наконец Красицки двинулся прочь. Следом за ним пошел Вулф. Через стекло я видел, как они миновали теплый и холодный отсек и скрылись в подсобке, прикрыв за собой дверь. Я оказался в одиночестве, хотя в оранжерее невозможно почувствовать себя одиноким. Помимо того, что ты находишься в компании цветов и других растений, тебя окружают стеклянные стены, сквозь которые ты видишь всю округу. Ну и соответственно, сам я тоже был очень хорошо виден. Эта деталь позволила мне сделать первый вывод: преступник не мог спрятать в нишу тело Дини Лауэр в промежутке между семью часами утра и пятью часами вечера. Я тут же задался вопросом: а была ли девушка еще жива в тот момент? В поисках ответа я присел на корточки и поднял краешек занавески. Раньше в оранжерее у Вулфа мы использовали цианистый газ и никофен, а четыре года назад нам установили баллон с цифогеном. Когда это произошло, я специально изучил соответствующую литературу, в которой, помимо всего прочего, описывалось, что произойдет с человеком, проявившим небрежность в обращении с этим смертельным газом. Я еще раз с особой тщательностью осмотрел лицо и горло Дини, что позволило мне сделать второй вывод: девушку убил именно цифоген. Поскольку бедняжка, будучи в здравом уме, никак не могла сама залезть в нишу и улечься в ней, я принялся искать на голове следы удара: шишку или кровоподтек. Но ни того ни другого не обнаружил.

Когда я выпрямился, кто-то забарабанил костяшками пальцев по дереву. Раздался приглушенный голос:

– Энди! – И снова, на этот раз громче: – Энди!

Голос доносился из-за деревянной двери, которая находилась в противоположной части помещения, примыкавшей к стене особняка. Грядки заканчивались примерно в двадцати футах от двери, образуя площадку, покрытую циновкой в обрамлении кадок и горшков с разросшейся зеленью. Стук возобновился, теперь он был гораздо сильнее, а голос звал Энди еще громче прежнего. Я подошел к двери и обратил внимание на три обстоятельства: во-первых, она открывалась наружу; во-вторых, была заперта изнутри на мощный латунный засов, а в-третьих, края этого засова, в тех местах, где он примыкал к косяку, были залеплены белой лентой.