Найо Марш - Однажды в Риме. Обманчивый блеск мишуры [сборник - 26, 27]

Он снова включил на галерее весь свет, да еще вдобавок полицейский фонарь, оставленный ему Рэйберном, и сантиметр за сантиметром изучил всю поверхность столика. Аллейн так увлекся этим занятием, что не успел еще окончить его даже тогда, когда Трой потушила в зале торшер и присоединилась к нему.

— Ищешь следы когтей?

— Угу.

— Нашел?

— Пока нет. Но ты иди ложись. Я тут почти закончил. Давай несессер, я его сам прихвачу.

Когда где-то в недрах усадьбы большие напольные часы пробили час ночи, детектив наконец проскользнул в супружескую спальню. Трой предпочла даже не спрашивать, обнаружил ли он на китайском столике какие-либо следы Знайки.

Ясно было, что их там нет.

Аллейн дал себе строгое обещание встать ровно в три часа ночи и сдержал его. Стараясь не потревожить сон Трой, он в потемках пробрался через всю спальню в их гардеробную, побрился и вымыл лицо ледяной водой. Затем посмотрел в окно. Луны в небе не было, зато сквозь тонкую пленку летящих по нему облаков сияли звезды. Ветер все еще задувал, но дождь прекратился. Очевидно, буйство «ветрищи» сходило на нет. Детектив с трудом и неохотой оделся: натянул на себя два толстых свитера и запихал в карман брюк матерчатую кепку.

Затем при свете полицейского фонарика он добрался до коридора и направился вниз. Зал простирался под ним мрачной темной пещерой — лишь последние «глазки́» угольков дотлевали красными рубинами в очаге. От подножия лестницы он двинулся к проходу в западное крыло, свернул туда и бесшумно добрался до библиотеки.

Она тоже была погружена в беспросветный мрак. Знакомая вонь от масляной краски и скипидара наполнила ноздри — Аллейн почувствовал себя как у жены в мастерской. Интересно, портрет Хилари уже вернули из ссылки сюда, в библиотеку?

Сыщик отошел от входа и точно так же, как до него Трой, был напуган неожиданно громким щелчком снова отскочившей дверной «собачки» — дверь слегка приоткрылась снова. Аллейн опять закрыл ее — поплотнее.

Свет от фонаря заплясал по комнате, вырывая на доли секунды из мрака книги, лампы, спинки кресел, лепнину и картины. Вот и рабочая скамья Трой, а возле нее — мольберт. Наконец-то.

Лицо хозяина «Алебард» выступило навстречу из темноты и будто бы вопросительно воззрилось на детектива. Тот постепенно подходил все ближе к портрету, и черты Хилари усиливались, очерчивались резче — он словно оживал на холсте. Поистине, художница Трой Аллейн не принадлежала к школе репрезентативной живописи. Скорее ей удалось обобщить некоторые черты Билл-Тасмановой личности и, использовав их в качестве сырого материала, перенести прямо на полотно.

Что же это за черты? Что она разглядела в нем?

В первую очередь, конечно, бросалось в глаза чуть надменное выражение, то самое, из-за которого Трой сама сравнила Хилари с «симпатичным верблюдом». Что еще заметно в этом лице? Утонченность — безусловно. Брезгливость. Какая-то дерзость. Что-то неуловимо причудливое, чуднóе… К тому же неожиданным образом, подчеркнув глубокие борозды, сбегавшие от ноздрей прямо к уголкам фавновского рта, подчеркнув непропорциональную тяжесть этого рта, она выявила в своем натурщике гедониста.

Библиотека находилась в самом дальнем конце западного крыла, три ее стены являлись также и внешними стенами дома. Окна слева от входа выходили на главный двор — к ним Аллейн теперь и приблизился. Как сыщик и ожидал, они оказались запертыми на задвижку и зашторенными.

Он раздвинул тяжелые занавеси на одном из окон и раскрыл его. В чем бы ни таился секрет всей этой «драмы в „Алебардах“», мелькнуло у него в голове, здесь явно важную роль играют окна. Сыщик подсветил фонарем внутреннюю поверхность ставней. Это конкретное окно смотрело на подветренную сторону западного крыла, но все же и оно дребезжало на ветру, впуская внутрь порывы холодного воздуха. Явно недостаточно сильные, чтобы перевернуть в комнате все вверх дном, но все же детектив торопливо вернулся к мольберту и бережно отодвинул его в более защищенный угол.

Затем, вращая ручку, он поднял створки ставней, вторым эшелоном прикрывавших окна. Они с тихим скрипом впустили в библиотеку окружающий мир поместья с его шумами, шорохами и пронизывающим холодом. Аллейн присмотрелся сквозь одну из прорезей. Облака на небе уже уплыли прочь. Звезды проливали на пространство двора достаточно света, чтобы он мог различить буквально в двух шагах от себя надгробие Найджеловой работы, уже почти совсем оголенное. Оставался лишь малый фрагмент лежачей «статуи» — тоненький щербатый снежный слой.